протоиерей Александр Горский - Дневник

Что такое я?

О, несносные оковы! От одного взора на вас, от одного присутствия вашего, напуганная душа моя боится предаться всей свободе чувств своих. Сейчас ходил я на вольном воздухе; там, казалось, я владел сам собою, там я думал, как хотел; хотел, как бы я был один действователь; – возвращаюсь в мою конуру 1– старое рабство, уже нагнувшее мою шею к земле, держит мою руку; нет, – начинаю, и, доколе не узнаю своей стихии, буду вписывать в эту тетрадку все, что имело особенное влияние на мое сердце. – Вчера (пусть будет известен этот день только моему Богу) я играл в вист с Федором Семеновичем Мещериным и Андреем Абрамычем Афиновым; 2какие-то их шутки на мой счет чрезвычайно неприятно на меня подействовали. С большим неудовольствием я продолжал с ними играть, доколе сами они не перестали, не могши, впрочем, в своем наружном виде не изобразить состояния души своей, которое они называли сожалением о неудаче в игре и скукою общества. Я оставил их в том же неприятном расположении духа; ночью, когда меня, по моей просьбе, будили после благовеста к заутрени, я испытывал оное и нашел его в той же степени; поутру – так же. Теперь я холоднее к обиде, но холоднее и к их расположению. Не хочу резать руки, выбивая стекла, пусть сами лопаются от гнета; не хочу и смотреть чрез них на все меня окружающее. Об этом приключении упоминаю в начале, потому что оно, как мне кажется, расположило меня к тому, что я теперь делаю и что решился продолжать. Не знаю, маловажный случай будет ли иметь силу определить мне и новый род жизни, какой я предполагаю, т. е. уединенный, одинокий, только с собою с глазу на глаз; но он важен для меня по настоящему положению души моей. – Так у меня еще не было другого я , согласного со мною, но отдельного от меня; во мне живет два я ; но они – тот же один я сам, только в двух различных более или менее остепенившихся и укрепившихся положениях – тот же я с двух сторон, которых первоначальное образование и постепенное возрастание и укрепление я мало постигаю. Есть я всеугодливое, которое подчиняется всякому обстоятельству, уживается со всяким отвратительным существом, существует ко внешнему счастию моему – это я , мне кажется, родилось во мне в лета моего детства, может быть от воспитания. Другое я самостоятельное, от которого каждый раз я получаю строгие выговоры за послушание первому, которое родилось со мною; это природная живость, упругость и саморазгибаемость моих сил.

Я воспитан под грозящим жезлом скромности; 3рука отеческой попечительности, всегда опасливой, лелеяла меня и в ту же пору ковала мне тяжелые оковы, которые глубоко заросли в мою душу. Мое домашнее обучение было недолговременно; я скоро понимал, что мне передавали, но не осуждая моих воспитателей, скажу, что передавали мне пищу не в том виде, в каком требовалось по моим способностям; они держались того застарелого правила: учи, что́ тебе дано, после подумаешь о том, что выучил; я не осуждаю, потому что они меня не понимали, не понимали может быть и труднейшей науки воспитания. Оттого я более оказывал себя с той стороны, где мало требовалось моего самодействия, где довольно было обставить себя трудами чужими; оттого я имел живую склонность к словесности, где и природная моя живость, покоренная воспитанием, могла иметь хотя некоторую деятельность по крайней мере в том, чтобы нахватанные с чужа мысли переряживать из одного убора в другой, и то редко-редко в собственный. Науки памяти, исключая языков, которым люблю обучаться не чрез изучение слов, но вместе чрез упражнение разума в произведениях оных, для меня тяжелы. – О дальнейшем моем образовании скажу после; я сказал еще только о половине моего детского бытия. Бедно было образование моего умишка, еще беднее – моего сердца; это дитя ни в чем, кажется, и не обнаруживало себя, как только в моем слабодушии; его и забыли. Сим я не то хочу сказать, чтобы нравственная сторона моей души оставлена была в совершенном пренебрежении; напротив, благодарю Бога за таких верных кормщиков, которых мудрые наставления, переданные моей душе, и правила, затверженные в глубине души, и доселе еще держат меня на добром пути. Но вот что для меня неприятно: для чего они не постарались основать мою нравственность на моих собственных чувствованиях, для чего в моем сердце не потрудились раскрыть мне Бога и его святую религию; и для чего то, что должно быть моею собственностью на всю вечность, занято мною со стороны.