протоиерей Александр Горский - Дневник

Ныне был я на проводах о. Евлампия 24в Петербург для посвящения в епископа Екатеринбургского. Много было жалкого и смешного: и всякая разлука с человеком, к которому привыкли, к которому привязаны чувством уважения и благодарности, – не легка; еще тяжелее становится, коль скоро отнятого нам не вознаграждают; вот представления, которых, кажется, нельзя было не иметь при настоящем случае, – представления, возбуждающие глубокое чувство сожаления в том, кто желал бы не разрушения и не уменьшения, а приращения добра. – Но с другой стороны они находились слишком в трудном борении с комическим действованием О. Р. П. 25, чтобы им было можно удержать свой характер. – Не отсюда ли у меня были те безобразные исторжения к пустословию, которых влияние я сильно чувствовал и после, когда начал вразумляться? Спасибо другу 26; несколько часов ночи поправили меня. День вчерашний был день словно не мой; сначала долго давал себя чувствовать недостаток сна в прошедшую ночь; потом до глубокой за-полночи – дела классические. – Не хочется, чтобы что нибудь было подобное тому или нынешнему дню и завтра: так кладу перо!

Фев. 20. Мне виделось, будто я был дома в своем родном кругу; из лиц со мною находившихся помню: маменьку – в слезах, тятеньку, Андрея Андреича, отца Кирилла… 27и еще были кто-то. Все сидели кружком: как будто разсуждали о чем-то важном. Предметом разговора и опасений была крайняя смертность в Костроме; из некоторых речей можно было заключить, что она свирепствовала и в Москве. Маменька, прилагая общий разговор ко мне, со слезами говорила: „вот то-то; как отец-то умрет, куда я денусь?“ – К этому на память мне пришло после, что я слышал от Павла С. Ф. 28предсказание будто бы какой-то странницы, которое заключалось в следующих словах: „нынче люди умирают от того, что хлеба нет; а в следующий год будет много, да – есть будет некому“.

Март 10. День благословения и благодати! Бог сподобил меня ныне быть причастником св. трапезы. – Блаженные минуты св. вечеряния, – о, если бы вы были веками, вечностию душе моей! Для вас можно оставить, забыть все. Не знаю как другие, а я над собою замечаю, и замечаю очень явственно, что мгновение приятия св. даров внутрь себя имеет великую силу над душою. Как-то все становится мирнее, теплее, мягче! Душа любвеобильнее и радостнее! Страх и чувство недостоинства, прежде владевшие ею, сливаются в одни благодарения и славословия. – О, Господи, продли в сердце моем сии священные ощущения, да выну славлю, пою и величаю Твое благоутробие.

Молился за вечернею в Троицком соборе. Мое любимое место здесь – стоять между стеною и правым клиросом против мощей Преподобного. Много особенного возбуждается в душе предстоящего Богу во храме, где почивают останки какого либо подвижника или страдальца. Тут очень понятною становится великая Божественная сила христианского благочестия; мысль о смерти здесь не ужасает, а радует торжеством: стоите вы при гробе такого человека, которого духовного достоинства не знаете, – ваша мысль, следя душу его за пределами сего мира, еще развлекается искать ее на десной или на шуей стране: стоите вы при гробе праведника и смело стремитесь за душею его во врата рая; она там, – и вы, туда притекая, исполняетесь райских ощущений.

Март. с 30 на 31. Мне виделось, будто я снова возвратился в свое прежнее состояние студенческое, и именно в первую его половину; жил опять в той же комнате, где прежде жил; у нас (со мною помню Ивана Иван. Смирнова 29и еще какого-то высокого, сухого Ивана Афанасьича, о котором мне говорили, что он учился уже сговоренный, был, по точному выражению чьему-то, с приданым без данного) был мой прежний старший 30. В настоящий раз он пугал меня своими словами, своими движениями, каменною силою руки и пытанием заключить меня в своих страшных объятиях; впрочем невидно было, чтобы дело выходило далее за шутку. Мне казалось, что он иногда накладывал на меня свою руку: это была гора, – и тяжела, и жестка. Да тут же являлся и о. наместник 31, (не упомню связно речи) к чему-то разсказывал, что его преосвященный (не знаю – кто?) не соглашался на пострижение его в монашество, будто бы по какому-то опасению быстрого его превосходства: „В самом деле, говорил он, если я теперь архимандрит, то чего он опасается еще далее вперед?“… Вот картина видения: правда, для полноты ее нужно прибавить, что тут был и мой О. Ев-вий… 32А смысл ее? Мне страшно отозвался он, как скоро пробудился я; отозвался из предшествующого состояния моего духа и странного моего настоящего положения. Пред этим я, бывши в Вифании на имянинах у Ив. Степ. Маргарит. 33, а до гостей еще у о. Евсевия, наговорил и наделал каких-то глупостей; потом мне мой друг, прощаясь, заметил, сказав: „будь добрее!“ Слова его запали в мое сердце, заставили меня подумать о себе, и хотя слепота духовная не позволяла видеть ясно моего сердечного осквернения, однако же – искать прощения у моего Бога во грехах моих; я старался придти в состояние умилительного сокрушения, но душа моя была довольно мертва; все шло неохотно; мысли разсеивались и при молитве; скука одолевала; напряжение – разогнать это облако, слишком несчастливое, повергло меня прежде времени в сон… Да! это было со мною необыкновенно! Свеча осталась со мною на столе; я в одежде лег, по-видимому без намерения спать, на мой диван и со второй половины десятого спал до конца 1 часа по полуночи. Никогда так со мною не бывало!... Что ж отсюда? Мне воображается, уж не штуки ли тут? Не тот ли враг, с которым я должен бороться, хотел мне показаться в том каменном герое? Возвращение в мое прежнее состояние, именно в первую половину оного, – не имело ли смысла?... О, Господи, спаси меня! Еще мне должно положить себе на память, чтобы никогда не оставлять на ночь, особенно на столе, довольно высокой непотушенной свечи. Пробудившись, я еще почудился, как чего от моей неосторожности не сделалось? Свеча вся изрыта была упадавшими со светильни горячими нагарами, и в самом своем корне так глубоко была подтаяна, что или бумага, или самая светильня, тут находящаяся, могли загореться, свеча упасть на стол с огнем… и вот беда бы… О, Господи, спаси же!