Татьяна Раутиан - Рассказы бабушки Тани

Но зима наступает, и деваться некуда. Вот однажды надо было пойти постоять в очереди за керосином. Ведь газа тогда не было. Электроплиток — тоже. Готовили на керосинке. Ну вот опять — вы не знаете, что это такое. Но это неважно, а важно, что надо было постоять в очереди за керосином. Часа два. А уже мороз. Я надела свое новое пальто и пошла. Стоять надо очень долго и очень скучно. Следующий за мной был пожилой мужчина, наверно уже почти старик, лет 40—45. И вот мы с ним разговорились. Дяденька этот что-то мне рассказывал очень интересное. Не помню что. Но помню, что я ему тоже стала рассказывать похожий случай:

— А у нас в школе вот что….

И он меня спросил:

— А что вы преподаете ?

Питер — самый европейский город в нашей стране. Здесь столько музеев, и не каких-нибудь. Это Эрмитаж, Русский музей и много еще. Здесь оперные театры, балет, филармония… Папа стал ходить с нами в музеи. Но ведь он был физиком, а не искусствоведом и мало мог нам рассказать. Кое-что нам самим просто нравилось, а чего-то мы просто не заметили.

Еще до Изюма папа выписал замечательный журнал «Юный художник». Там публиковались очень хорошие репродукции картин, и я узнала имена многих известных художников. В древние времена фотографии не было. Только картины могли изобразить мир таким, каким он был. И художники стремились изобразить его правильно , так, как мы его видим. Они открыли такие вещи, как перспектива и «воздух». Это относится и к искусству, и к физике.

Из «Юного художника» я узнала о таких вещах, как колорит, перспектива, положение горизонта, ощущение расстояния. Можно знать, что на фотографии маленький домик потому маленький, что далеко. А большой — потому что близко. Но чувствовать это невозможно, если смотришь двумя глазами. Два глаза как бы громко говорят: это плоскость! Мало ли что перспектива, это можно нарисовать! Но нас, два глаза, — не обманешь. Мы точно чувствуем: картина (или фотография) — это плоскость.

Как же почувствовать глубину? Для этого надо «отнять» стереоскопию! Как? Очень просто. Надо смотреть одним глазом. Другой просто закрыть. И тогда происходит удивительное. Самый сильный инструмент, два глаза, — не работает. Тогда главными становятся запасные способы — перспектива и дымка. И теперь глубину пространства на фотографии чувствуешь, а не просто знаешь о ней. С тех пор я всегда смотрю на фотографии пейзажей одним глазом. Это просто огромная разница!

Сейчас некоторые фотографы снимают пейзажи со специальным фильтром, который убирает дымку. И что? Дальние маленькие дома видны ясно и четко. И поэтому кажутся маленьким, хорошо раскрашенным макетом, который находится вблизи. И вовсе это не реальные далекие дома города.

Из трех способов самый сильный — два глаза, стереоскопия. Поэтому в природе одноглазых циклопов не бывает и быть не может. А дымка и перспектива по-разному важны. Для понимания — важна перспектива. Это геометрия. А для чувства глубины важнее дымка. Фотография всегда сохраняет и перспективу, и воздух. Поэтому, глядя одним глазом на фото, мы чувствуем глубину. А на картине легко правильно сделать перспективу, но почти невозможно — воздух. Сколько ни смотри на картину художника одним глазом, никогда чувства глубины не возникает.

Папа купил абонементы на два года. Это было больше чем концерты. Это был особый незнакомый мир: и сияющий беломраморный зал, и женщины-контролерши, по-особому, по-старинному внимательные (папа сказал — любезные), и публика — совсем не похожая на ту, которая, например, ходит в кино. Музыканты, дирижер во фраке. Музыка, совсем не такая, как песни из кинофильмов. Это были квартеты, концерты для рояля с оркестром и даже симфонии, арии из опер. Оказалось, надо было научиться ее не просто слышать — а слушать . Это было трудно. Не только потому, что впереди сидящий дяденька вертелся и шептался с соседкой. И не только потому, что ослепительные люстры резали глаза — а если их закроешь, то начинаешь засыпать. Хочешь думать про музыку — а она уходит вперед, и за ней трудно успеть. Папа сказал, что это всегда так, когда слышишь впервые. А вот когда одну и ту же вещь («вещь!» — вот как это называется…) несколько раз прослушаешь — тогда совсем другое дело. Тогда как будто идешь по знакомому городу или даже по знакомому лесу и знаешь, что будет дальше, в следующую долгую секунду.

Первый абонемент — это был Чайковский, десять концертов его музыки. А второй был в следующем году, зимой 1940—41 годов. Это были концерты для детей. Перед концертом нам рассказывали про разные инструменты. Про некоторые я даже не знала, что такие бывают. Арфа! Орган! Флейта пикколо! Треугольник! И приходят дети, некоторые маленькие. Но слушают! Вероятно, они учатся музыке и понимают в ней больше, чем я.