Захар Прилепин: Есенин: Обещая встречу впереди

Большую часть жизни Пётр казался вполне вменяемым, но порой на него находило. Часто его видели — то одного, то в компании с ещё одним душевнобольным константиновским жителем — бродящим по окраинам села.

Кто-то из троих дядьёв выучил Сергея читать. Иван? Он же стал управляющим — значит, грамоту знал. Или Александр — чтобы оправдаться за своё зверское обучение плаванию? А то и Пётр? На него тоже похоже.

Сам Фёдор Андреевич читал еле-еле.

Фёдор Андреевич велел Татьяне присылать на Сергея с заработков три рубля в месяц. Когда по тысяче рублей привозил с сезона, эти трёхрублёвки небось и не считал.

В Рязани Татьяна устроилась прислугой в купеческий дом.

Вскоре письмом попросила у мужа развод.

Тот письменно отказал.

Вскоре явился сам: уговаривать её вернуться.

Застал жену… беременной. И как ни высчитывай — не от него.

Схоронившая уже троих детей одинокая женщина двадцати семи лет очередного ребёнка прижила на стороне.

Мальчика, который родится 22 октября 1902 года, Татьяна назовёт именем нелюбимого мужа.

А Александр Никитич повёл себя не в мужицкой традиции — объявил жене, что готов… простить её.

Мемуаристы удивляются, что он даже «не побил» изменщицу.

Александр Никитич выдвигал только одно условие: новорождённого передать в приют.

Татьяна отказалась.

Он ещё несколько раз приезжал с уговорами.

Татьяна стояла на своём и требовала развода.

Всё это время маленький Сергей жил без родителей.

К тому, что отец бывает дома редко, он понемногу привык, хотя у большинства его константиновских сверстников отцы всё-таки были. А теперь ещё и мать исчезла. Её не было с января по октябрь 1902-го. Появиться в это время в деревне она точно не могла — живот выдал бы её грех.

Проездом из Рязани появлялся отец, тоскливый и подавленный.

Вдобавок ко всему у бабки Аграфены случилось страшное горе.

Любимая дочка её — вторая Пелагея, семнадцатилетняя красавица, вышедшая замуж за красивого и ласкового парня, в краткий срок заболела и умерла.

Деревенские запомнили, что Аграфена — её тогда уже звали бабой Грушей — после смерти дочки пошатнулась рассудком. Рассказывала соседке, что к ней прилетает Змей и они разговаривают. Иные кумушки, впрочем, верили: ну Змей и Змей, а чего б ему не прилетать?

Вне себя от горя, баба Груша ночами ходила на могилу к своей Пелагее — вернее сказать, к двум своим Пелагеям сразу — и сидела там до утра.

В ноябре, оставив новорождённого Сашу у рязанских знакомых, Татьяна одним днём съездила в Константиново, чтобы забрать маленького Сергея.

У него были две деревянные игрушки, предмет зависти соседских мальчишек: конь и пароход. Когда лужи не замерзали, он за верёвку таскал пароход по грязной воде, а если наступали заморозки, выводил коня на первый снежок.

И тут — мать: деловитая и торопливая.

Зашла в избу. В избе случился тяжёлый разговор с Фёдором Андреевичем.

Забрала Сергея.

Выяснилось, что, не получив от мужа развода, она обратилась в суд.

Месяц или около того, до декабря, Сергей жил с матерью и крохотным братишкой в Рязани.

В декабре 1902 года состоялся суд. Приехал Александр Никитич. Судил земский начальник. Татьяна Фёдоровна требовала либо развода, либо паспорта.

Церковь накладывала на инициатора развода епитимью и семилетнее безбрачие: Татьяна, даже если бы захотела, не смогла бы второй раз выйти замуж. Но, кажется, отец её второго сына к тому времени бесследно пропал.

Суд требования матери отклонил и обязал её вернуться в семью.

Какими глазами смотрел на всё это маленький Сергей?

Это же было сильнейшее, страшнейшее впечатление детства. И — ни одного намёка за всю жизнь: закопал и забыл.

Стихи его впоследствии создали представление о нём как о человеке, раскрытом настежь, делящемся самым сокровенным. Между тем Есенин в жизни вёл себя едва ли не противоположным образом. Ни в стихах, ни в прозе, ни в автобиографиях он не упоминал о разладах родителей; друзьям, даже самым близким, об этом не рассказывал — разве что подругам иногда, но только с теми, зачастую мифологизированными деталями, которые считал нужным сообщить.

Дурная привычка чуть что кричать: «Серёжка, он же наш, он же свойский!..» — к действительности отношения не имеет.

Жесточайшие свои представления о том, что можно рассказывать, а что нет, он неукоснительно соблюдал.

Русский мужик, в отличие от горожанина, умеет таить многое, не раскрываясь до самой смерти.