Захар Прилепин: Есенин: Обещая встречу впереди

Так и сделали.

Дед Титов за это Сергея до багровых шрамов отхлестал плёткой, а когда бабка Наталья бросилась заступаться за внука — попало и ей. Серёжа орал при этом как резаный.

В какой-то момент дед сам испугался и начал его жалеть.

Зато картину Страшного суда внучок заставил в рязанском небе кружить.

Богобоязненным Сергей не был.

В записках Ивана Атюнина, односельчанина и ровесника Есенина, сказано, что к десяти годам тот «перестал носить крест и к его прозвищу Серёга-монах прибавилось ещё и другое — Безбожник».

Больше никто, кроме Атюнина, об этом новом прозвище не говорит — значит, не прижилось. Но случай тот всё-таки имел место: о том же самом упоминает мемуарист Клавдий Воронцов — правда, относя эпизод со снятием креста к чуть более позднему времени.

Однако за всем этим стихийным есенинским богоборчеством с годами всё больше будет просматриваться ровно обратное — великая внутренняя тяга к отрицаемому.

Задирался, чтоб заметили и откликнулись.

Хулиганистым Есенин действительно был — об этом он про себя в своих стихах и автобиографических заметках не придумывал.

«Худощавый и низкорослый, / Средь мальчишек всегда герой…»

Сверстники, как один, подтверждают: выдумщик, ловкач.

Раков «ловил в очень глубоких местах, и более его никто не налавливал», — ещё раз Атюнин. Урок плавания, преподанный дядей, всё-таки пошёл на пользу.

Сестра Катя вспоминала, что однажды Сергей притащил домой целое ведро раков.

Неизменно готов был драться, притом что победителем выходил далеко не всегда, но в зубы кому-нибудь сунуть за мельчайшую обиду — это пожалуйста.

«Бедовый и драчливый, как петух», — рассказывает Николай Калинкин.

Атюнин: «Во всех проказах учеников Сергей всегда был заводилой и вожаком, его приятели, посмеиваясь, называли его воеводой. Несмотря на то, что Сергей рос слабым, тщедушным, никто не решался обидеть его, он немедленно ввязывался в яростный кулачный бой».

Тщедушный — а чуть что, драться.

Селяне помнили, что однажды совсем ещё мелкий Есенин устроил драку со сверстником за право качаться на качелях — оба, естественно, хотели быть первыми; началось всё с их потасовки, но подключились взрослые — и в итоге случилась чудовищная свалка.

Дед Титов внука учил: «Ты будь как Стенька Разин!» — это, вообще говоря, и удивительно, и характерно для русского православного человека: Разин, между прочим, был предан церковной анафеме, что никоим образом не сказалось на влюблённости народа в этого смутьяна и гулёбщика.

Ещё рассказывали: залез Есенин однажды в болотную трясину и начал её месить, приговаривая: «Ой, тина-трясина, ай, тина-трясина…» Весело было, кто-то его примеру последовал — в общем, всех едва не засосало: еле выползли, напуганные и грязные до самых подбородков.

Есть в этом рифма к есенинской судьбе — поверхностная, конечно, но есть.

«Ой, тина-трясина, ай, трясина-тина…»

Поэтическое развитие началось с частушек. Ещё совсем маленький был, когда начал их сочинять и подсказывать константиновским девушкам.

Говорят, что их потом даже пели в деревне.

Про то, что пели — скорее всего, присочинили. Но складывал — безусловно.

Ходил потом, повторял явившуюся строчку, удивлённо жмурясь, как от вкуса щавеля.

Надо же — слова как слова, но если в лад их сложить, они вдруг совсем другие: тут весёлые, а там грустные. Волшебство…

В 1904 году Сергея отдают учиться в Константиновское земское четырёхгодичное училище. Инициативу проявил дед Титов.

Среди крестьян на тот момент грамотные люди составляли меньшинство. По статистике в России из ста человек грамотными были всего шестнадцать. Но и эти шестнадцать образованными, как правило, не являлись. Может человек расписаться и прочитать бумагу, знает сложение — вот тебе и грамотный.

К началу XX века страна была населена многочисленным, заброшенным народом — суеверным и практически не знакомым с книжной мудростью, но обладающим при этом огромной сословной и родовой памятью, хранящим разнообразные предания как христианской, так и языческой традиции, знающим культуру обрядовую, песенную, сказовую (не умевший толком читать дед Титов помнил сотни духовных стихов и песен).

Будущий поэтический феномен Есенина объясняется в первую очередь тем, что выросший пусть и не совсем в семье «крестьянина», но в истинно мужицкой, низовой среде, познававший приметы и поверья не путём «хождения в народ», а в силу рождения и взросления среди этого самого народа, он едва ли не первым из так называемых крестьянских поэтов в полной мере воспринял и органично использовал все новейшие модернистские навыки, где-то ухватив на слух, где-то интуитивно, где-то выучившись.