Захар Прилепин - Есенин - Обещая встречу впереди

Да, при определённом раскладе дед всё-таки мог бы стать богачом.

Гулял бы меньше — и стал бы.

В хозяйстве имелось две лошади, три коровы, десять овец. Дети и внуки одеты, обуты, еда на столе в любой день на всю семью — так выглядела обеспеченная жизнь.

Дед за удачные сезоны самым щедрым образом одаривал церковь — дорогими иконами и подсвечниками. В конце концов возле дома воздвиг собственную часовню.

Но то было в зрелые годы, когда он был полон сил.

На шестом десятке предпринимательство пришлось понемногу оставлять, тем более что в один год сгорели две баржи и ещё две утонули в половодье.

В 1900 году настала пора Фёдору Андреевичу возвращаться к земле, на которой он толком и не работал с детства.

И тут неизбежно выяснилось, что истинный крестьянский труд помимо сноровки требует многолетней привычки, особого терпения, которые в таком возрасте едва ли могут разом явиться, вспомниться.

Есенин напишет позже такие строки о своём возвращении в деревню:

Стихи волшебные; однако действительность и для обоих его дедов, и для отца, и для него самого была иной.

Крестьянский труд — не из разряда «я вам покажу»; он из разряда «делаю, как дышу, и ничего иного не знаю», потому что на два дела крестьянина не хватит. Либо ты крестьянин, либо нет; так что положи косу, а то, не ровен час, покалечишься.

В итоге дед Титов — с хроническим катаром желудка и в его-то возрасте! — стал зарабатывать… разгрузкой вагонов с мукой.

Татьяне же, явившейся с внучком Серёжей, — напомним, это было в конце 1901-го — объявил: денег, дочка, не хватает; жить, дочка, не на что; дела для тебя в доме нет. Отправляйся-ка ты, дочка, на заработки.

И погнал родную дочь. Притом Евдокия, жена старшего сына Ивана и, кстати сказать, крёстная мать Сергея, в доме жила, в то время как её муж был отправлен в город на заработки без права на возвращение, пока жив глава семейства.

Такие были порядки. Жизнь проходила в разлуке и в труде.

В доме Фёдора Андреевича во весь красный угол — десять икон: Божия Матерь Казанская, Тихвинская, Иверская, Неопалимая Купина, Николай-угодник, преподобный Серафим Саровский, венчальные иконы.

В праздники все, и Сергей среди прочих домочадцев, по указу деда вместе молились. Прикажет: «На молитву» — и первый на колени.

Крестился троеперстием.

Ели из общей миски и только дождавшись, пока Фёдор Андреевич пригубит первым.

Он же разрешал выискивать в миске мясо, говоря: «Пора!» До этого приказа — никто не смел.

Дед был широкого характера — буйный во злобе и ласковый в доброте.

Много разговаривал с внуком Сергеем. До той поры с ним никто толком не говорил: матери вечно было некогда, отец едва появлялся — тут же исчезал, бабка Аграфена его будто и не видела. Дядья — хорошие, конечно, но это ж только слово взрослое: «дядя», а на самом деле им было чуть меньше или чуть больше двадцати — жеребцы, да и только, какой с них спрос. Бабушка Наталья Титова — вся ласка и приятие, но она же всё-таки женщина.

А у Фёдора Андреевича можно было, не пугаясь насмешки, всё спросить: как хлеб растёт, как баржа плывёт, как солнце всходит, отчего мир устроен так, а не эдак. И дед отвечал, и речь его была своеобразна и богата.

Помимо того (цитируем Есенина), «дед имел прекрасную память и знал наизусть великое множество народных песен, но главным образом духовных стихов».

Бабка Наталья — отдельная история.

Отчество у неё — Евтихиевна, девичья фамилия — Кверденёва (по другим данным — Памфилова): таким образом, среди ближайших предков Есенина мы находим рязанских мужиков с именами Евтихий (Евтей), Иосиф, Стефан, Панкратий…

Наталья Евтихиевна, как и Аграфена, была богомольной, но в чуть иной манере — назовём её тёплой.

Накупит ей Фёдор Андреевич подарков, она улучит минутку — и раздаст нищим.

Александра, сестра Сергея, эту бабушку описывала так: «Она была человеком тихим, кротким, добрым и ласковым».

Тоже ходила по монастырям и с какого-то времени водила с собой Сергея.

Первое его воспоминание: «Лес, большая канавистая дорога. Бабушка идёт в Радовецкий монастырь, который от нас верстах в сорока. Я, ухватившись за её палку, еле волочу от усталости ноги, а бабушка всё приговаривает: „Иди, иди, ягодка, Бог счастье даст“».

(Есенин пишет, что ему было в то паломничество года три-четыре — нет, скорее всего, чуть более шести — 40 вёрст трёхлетнему ребёнку не одолеть, да и жил он тогда у другой бабки.)