Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

На долю автора рассказов о Колыме и пришлись как раз те тяжкие мучительства, что в них описаны. Да, да, именно он виделся мне с кайлом в руках, долбящим породу на лютом морозе... Именно ему грозила казнь за невыполнение нормы выработки, о которой он писал в новелле «Одиночный замер». И глядя на дрожащие руки Шаламова, на нервный тик, то и дело передергивающий его лицо, на застывший взгляд, я знал: в его свидетельствах нет ни грамма выдумки, передачи с чужих слов – все это испытал на себе сидящий передо мной истерзанный, но еще сильный, еще не сдающийся человек. В свете его рассказов ничтожными показались пережитые мною самим невзгоды. Перед тем, что перенес колымчанин Шаламов за проведенные на Колыме СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ, меркнут испытания сонма зэков на прочих островах Архипелага...

Шаламова несколько опекал литературный фонд; был он некоторое время и предметом внимательного женского ухода. Однако изо всех пор его «вольной» столичной жизни выделялась не утратившая своей силы горечь памяти о пережитых долгих годах – не изжитая и не изживаемая.

Шаламову довелось при жизни видеть опубликованными свои стихи, но проза появилась на свет лишь после его смерти. Если не считать доставившего ему больше забот и огорчений, чем радости, вышедшего за границей сборника колымских новелл. При тогдашних обстоятельствах Варламу Тихоновичу пришлось отречься от своего детища, даже упрекать тех, кто помимо его воли способствовал появлению книги в зарубежном издательстве. Необходимость осудить публикацию и оправдываться в том, что, по всем человеческим законам, должно было радовать и вдохновлять писателя, болезненно им переживалась. Последняя моя с ним встреча пришлась как раз на время, когда разыгралась эта плачевная история, истерзавшая сознание автора. Необычная горячность его высказываний по поводу инцидента лишь подчеркивала несправедливость меры, лишавшей писателя права на обнародование правды!

Судьба была до конца сурова к человеку, рожденному под злополучной «звездой». В детстве он полной мерой хлебнул невзгод, доставшихся на долю православного духовенства: отец его был священником при русском посольстве в Канаде (Т. Н. Шаламов служил на о. Кадьяке – И. С.), потом в Вологде. На пороге возмужания на подростка обрушились гонения, о которых рассказано в повести «Вишера». За этим периодом последовали каторжные семнадцать лет Колымы.

Измученным инвалидом подошел он к концу своего трагического пути. Наконец, забрезжили первые отсветы признания, был замечен его незаурядный талант. Но брали свое недуги: крепкий от природы организм, подточенный пытками и лишениями, не выдержал. До подлинно светлого дня Варлам Тихонович не дожил. И это тем более обязывает нас позаботиться об увековечении памяти большого писателя, жертвы бесчеловечных порядков.

Язвит душу сознание, что кончил свои дни Шаламов в доме для инвалидов. Около него не было родной души, которая бы скрасила его последние дни. Он выстоял, у него хватило сил, чтобы остаться человеком – вопреки ожесточавшим и принижавшим условиям. Однако ценой веры в возможность торжества добра, ценой отчуждения от людей.

Сейчас приоткрылась наконец завеса над прошлым, мы начинаем узнавать правду, которую Варлам Тихонович мог бы помочь раскрыть так полноценно. Утрата наша невосполнима: он многое знал, видел и помнил, как никто, и, обладая редкой памятью, эрудицией и начитанностью, был бы особенно нужен в новых условиях. Ненаписанные книги Шаламова стали бы жемчужиной литературы, восстанавливающей истину о прошлом, освободили бы незаурядный талант Шаламова из-под лагерных глыб!

Лето 1989 г.

________________

ВОЛКОВ Олег Васильевич (1900-1996) – писатель, много лет провел в лагерях и ссылке, автор книги «Погружение во тьму».

________________

Небольшие пояснения

Олег Васильевич Волков с пониманием отнесся к творчеству и личности В.Шаламова. Тем более хотелось бы его поправить в некоторых неточностях, привнесенных воображением художника.

Однокомнатной квартиры у ВТ. никогда не было, жил он в коммунальных квартирах. Меблировка тоже описана неточно: кровать была деревянная, а стол письменный, на нем и стояла машинка. Ел хлеб он, не подставляя ладонь, а с палкой он не ходил. Нервного тика тоже не было. Чай пил из чашки. Говорил всегда горячо, образно, но, может быть, и не со всеми. Руки дрожали у него после довольно редких припадков болезни Меньера (головокружение, нарушение слуха). Только в конце 70-х годов – почти постоянно.