Составитель-Дмитрий Нич - Варлам Шаламов в свидетельствах современников

Почему у меня не сложились отношения с журналом «Грани».

Отвечаю: журнал «Грани» принадлежит НТС, Народно-Трудовому Союзу, и я пришел к выводу, что это организация чрезвычайно подозрительная, вредная и бывшая в использовании по борьбе с демократическим движением. Есть разные мнения: одно то, что если бы эта организация не существовала, то КГБ ее бы придумал, и другое мнение, что КГБ ее и придумал, то есть это филиал КГБ на Западе. С помощью НТС многие люди были осуждены. Вот, скажем, знаменитое дело Красина и Якира. Их ведь раскололи только на том, что они были связаны с НТС. Им грозила шестьдесят четвертая статья, предусматривающая высшую меру, на этом они и сломались. Ни с какой другой организацией угроза такого наказания бы не прошла. А про НТС было известно, что они в свое время сотрудничали с гитлеровцами.

Из России мне виделась совсем другая картина: какая маленькая это организация и как трогательно она сражается с Комитетом Государственной Безопасности и все такое. Но приехав на Запад, я понял, что КГБ должен пылинки сдувать с этой организации, потому что она очень помогает в его делах.

Что касается чисто деловых отношений журнала «Грани» и издательства «Посев», то вели они себя со мной очень грязно, присваивали себе мои гонорары еще когда я жил в России и преследовался за связь с НТС. Выяснилось это поздно, когда прошло более десяти лет, а вы знаете, что срок хранения документов и истекает за десять лет, о чем они меня с большой радостью и известили».

Из интервью Георгия Владимова, опубликовано в ежеквартальнике «Время и мы», Нью-Йорк – Москва – Иерусалим, №133, 1996. Сетевая версия здесь

http://www.vtoraya-literatura.com/pdf/vremya_i_my_133_1996.pdf

Георгий Николаевич Владимов (Волосевич) (1931-2003), писатель и литературный критик, эмигрант, с 1984 по 1986 главный редактор франкфуртского НТС-овского журнала «Грани»

Наша вина и боль

[…] Есть люди, встречи с которыми вызывают не только сочувствие и сострадание, но и жгучее ощущение своей вины перед ними. Вины из-за того, что на твою долю не досталось и сотой доли перенесенных ими бед и унижений.

Я общался с Варламом Шаламовым после его реабилитации, когда уже были опубликованы его первые книги стихов, сразу замеченные и получившие признание. Житейски он был мало-мальски сносно устроен. Вглядываясь в его твердое, нервное лицо, подмечая манеру держаться, улавливая интонации его глухого голоса, я не мог не видеть, сквозь его нынешний облик, столь знакомые мне черты моих сотоварищей по лагерям... Одного из тех многолетних сидельцев, что приобретают особую совокупность манер и поведения, которая обличает долгие годы скитаний по лагпунктам: их метит пожизненно неизводная печать, общая всем большесрочникам, проведшим долгие годы в заключении.

У Варлама Тихоновича слегка дергалась голова, и слушал он собеседника напряженно – следствие побоев, навсегда повредивших его слух. Выдавал и нездоровый, желтовато-бледный цвет лица – из-за длительного пребывания на сорокаградусном морозе, продубившем кожу на всю жизнь. Ходил он прихрамывая и опираясь на палку. И в условиях однокомнатной московской квартиры Шаламов выглядел зэком, привыкшим к алюминиевой кружке и миске, нарезанным на столе ломтям хлеба, который он ел, держа кусок в одной руке, а другую подставляя горстью, чтобы не ронять крошек. В комнате было голо, хозяин не хотел заботиться о комфорте, чай разливал в кружки, сахар доставал из кулька. После чаепития сахар и хлеб аккуратно убирал в тумбочку у кровати. Неприхотливая меблировка – железная кровать, не слишком аккуратно застеленная, кухонный стол и тройка разнобойных стульев составляли все убранство комнаты, однако пол был чисто выметен и книги на полке аккуратно составлены. На единственном столе, за которым мы чаевничали, стояла сверкающая чистотой новенькая пишущая машинка.

Говорил Варлам Тихонович медленно, с запинками, чувствовалась его выработанная годами привычка к одиночеству, замкнутость характера. Бумазейная сорочка с расстегнутым воротом и мятые брюки как-то больно напоминали о лагерной среде далеко не первого срока. Мы разговаривали на профессиональные темы – я и познакомился с Шаламовым после того, как написал рецензию на сборник его колымских рассказов, горячо их рекомендуя издательству «Советский писатель». Вполне, впрочем, бесполезно. В те годы никакое издательство не могло и помыслить их опубликовать. То был потрясающий своей правдивостью сборник свидетельств о страшных, тщательно засекречиваемых палаческих делах, творимых на далекой Колыме.