Мод Жульен - Рассказ дочери [18 лет я была узницей своего отца] [litres]

В этот раз, когда теленка сажают на цепь, я замечаю, что крюк меньше обычного. Стоит мне остаться наедине с животным, как я пытаюсь вытащить крюк. Получается! Я подталкиваю теленка к открытым воротам, подгоняя вполголоса: «Беги, убегай!» Но он начинает метаться из стороны в сторону, создавая неописуемый шум. Убийца с воплями бегает за ним. Мать кричит, веля мне ловить теленка. Отец, должно быть, разбуженный шумом, появляется в окне и палит из дробовика в воздух. Теленок забегает в электрическую изгородь, неистово скачет и все сильнее паникует.

Под конец Убийца его ловит. Теперь нам придется ждать двадцать четыре часа, чтобы животное снова успокоилось, прежде чем его убьют. Никто не видел, как я расшатала крюк, поэтому обходится без наказания. Но меня снедает стыд, что я так и не смогла спасти бедное создание, вогнав его вместо этого в еще больший ужас.

Не знаю, то ли это связано с бунтами Матильды, то ли это такой окольный способ призвать ее «к ноге» и заставить замолчать, но отец достал из шкафа пару костылей и начал вести себя как калека. Он не падал, не ранился, но, хотя он с легкостью мог бы ходить без всякой помощи, я должна помогать ему усаживаться в кресло – а также садиться на унитаз и вставать с него.

Когда мы обихаживаем отца по утрам и вечерам, он теперь не делает сам абсолютно ничего. Он не приподнимает зад, когда мы с матерью должны надеть на него брюки. Не поднимает ноги, чтобы мне было легче надеть на него носки. Каждый день я должна массировать ему ступни, которые чудовищно воняют. Меня тошнит от этих ног с их длинными черными ногтями. Я чувствую себя виноватой, что я такая плохая дочь, но в то же время ненавижу его. Отец чувствует мою ненависть и хочет «усмирить» меня.

Сейчас лето, и мы обедаем на веранде. Мне велят отрезать кусок выдержанного голландского сыра, настолько твердого, что мне трудно вогнать в него нож. Раздраженная, мать забирает у меня нож и случайно ранит себя. Они оба слетают с катушек, утверждая, что это я виновата в ее ранении. Отец говорит, что назначит мне наказание, «от которого будет больно». И вдруг я взрываюсь. Хватаю нож и со всей силы вгоняю его в свою другую руку, лежащую на сырной доске. Кричу во все горло:

– Давай, давай! И что ты теперь со мной сделаешь?

Его глаза вбуравливаются в мои. Я не отвожу взгляд. Пусть он хоть убивает меня – я не отступлю. Не знаю, сколько времени это длится; нож по-прежнему торчит в моей руке. Наконец, отец сдается; он сдается первым .

– Иди и принеси виски, – говорит он матери, – и заодно сделай себе перевязку.

– Да-да, точно! – ору я вслед матери. – Иди и принеси виски. Если найдется что покрепче, тоже неси. Если пожелаешь, я полью и на твой порез!

Мать возвращается с бутылкой «Джонни Уокера». Я выдергиваю из руки нож и лью виски на рану, которая обильно кровоточит. Виски струйками стекает на землю, но мне нет до этого никакого дела. Я по-прежнему не отвожу взгляда от отца. Он не заставит меня отвернуться.

В конце концов, я возвращаюсь за рояль, и клавиши в итоге пачкаются кровью. Матильда довольна, но меня что-то беспокоит. Поливая руку виски, я заметила кое-что в глубине пылающих глаз отца. Я увидела намек на… гордость. И теперь удовлетворенность бунтом вдруг куда-то делась. Не дала ли я ему именно то, что он хочет, – демонстрацию своей силы, мужества, решимости и способностей? Что, если по сути своей я – лишь жалкая марионетка, которая даже не понимает, что по-прежнему просто повинуется его ментальным приказам?

Отец говорит, что назначит мне наказание, «от которого будет больно». И вдруг я взрываюсь. Хватаю нож и со всей силы вгоняю его в свою другую руку, лежащую на сырной доске.

Не знаю, манипулирует ли отец мною. Не знаю, контролирую ли я свои собственные поступки. Моя ярость неописуема. Я думаю об этом, подбирая опавшие сучья на лужайке, прежде чем косить траву. Отец неподалеку, сидит на своем деревянном ящике. Спина болит от согнутого положения, я выпрямляюсь. Но это запрещено: я не должна ни вставать коленом на землю, что было бы проявлением лени, ни выпрямляться. Отец свирепо прикрикивает на меня. Я подбираю с земли длинного земляного червя, который извивается в моих пальцах. Притворяюсь, что швыряю его в отца, и тот отшатывается в сторону. Потом со злобным блеском в глазах я раскачиваю червяка перед своим лицом и опускаю в рот. Жую его, глядя прямо в отцовские глаза.

– Ты ничего не можешь мне сделать! – кричу я. – Ты никогда не сможешь ничего сделать!