Мюриэл Спарк - Дочери своих отцов

Она оставила старика в шезлонге на берегу — только сперва собственными руками передвинула зонт и собственными руками поправила у него на голове панаму, чтобы солнце не било в глаза. Пляжный служитель уже косо на нее поглядывал, но она считала, что незачем бросаться чаевыми ради того, чтобы передвинуть зонт или поправить панаму. После денежной реформы меньше одного франка на чай не дашь. А по всему побережью словно сговорились припрятать от приезжих всю мелочь, и в кошельке только франковые монеты, и отца расстраивать ни в коем случае нельзя, и…

Держась в раскаленной тени, она торопливо шла по улице Паради, а вокруг носились старые-престарые запахи Ниццы: не только запах чеснока, долетавший из разных кафе, и аромат горячего прозрачного воздуха, но и запахи, сохранившиеся в воспоминаниях о тридцати пяти летних сезонах в Ницце, о снимавшихся прежде гостиничных номерах, о летнем салоне отца, о детях его приятелей и самих приятелях, писателях, молодых художниках, бывавших в Ницце пять, шесть, девять лет назад. А тогда, до войны, двадцать лет назад… когда мы приехали в Ниццу, помнишь, отец? Помнишь пансион на бульваре Виктора Гюго — мы тогда еще жили небогато? Помнишь американцев в Негреско в 1937 году? Как они изменились с тех пор, как поскромнели! Помнишь, отец, в старые времена мы не любили толстых ковров… точнее, ты их не любил, а того, чего не любишь ты, не люблю и я, разве не так, отец?

Да, Дора, мы не стремимся к роскоши. Комфорт — другое дело.

Боюсь, в этом году жить в гостинице у моря нам будет не по карману, отец.

Что? О чем это ты?

Я о том, что нам, наверно, не стоит в этом году жить в гостинице на набережной, отец. На Променад-дез-Англе толпа туристов. И ты сам говорил, что не любишь толстых ковров…

Да-да, разумеется.

Разумеется. Вот я и предлагаю остановиться в гостинице, которую я подыскала на бульваре Гамбетты, а если нам там не понравится, то и на бульваре Виктора Гюго есть совсем неплохой отель — как раз нам по средствам, отец, недорого и…

О чем это ты?

Я о том, что это не какие-нибудь плебейские номера, отец.

А! Да.

Тогда я напишу им и забронирую две комнаты, пусть небольшие, но зато питание…

С видом на море, Дора.

Гостиницы с видом на море — страшное плебейство, отец. Там такой шум! Ни минуты покоя. Времена изменились.

А! Ладно, дорогая, оставляю все на твое усмотрение. Напиши им, что номер должен быть просторный, чтобы было где принимать гостей. Не жалей никаких затрат, Дора.

Ну конечно, отец.

«Дай-то бог, чтобы нам повезло в лотерею, — думала она, торопливо шагая по переулку к лотерейному киоску. — На кого-то же должен прийтись выигрыш». Загорелая блондинка-киоскерша не без интереса относилась к Доре, которая не пропускала ни одного утра, — нет чтобы купить газету и узнать о результатах. Киоскерша склонилась над билетом и, держа в руке табличку с цифрами, проверила Дорин билет с выражением искреннего сочувствия на лице.

— Не везет, — сказала Дора.

— А вы рискните завтра, — ответила блондинка. — Как знать! Жизнь — лотерея…

Дора улыбнулась, как человек, которому остается либо улыбаться, либо плакать. По пути к морю она подумала: «Завтра куплю пятисотфранковый билет». Потом решила: «Нет-нет, не стоит, а то кончатся франки, и придется прежде времени везти отца домой».

Дора, здесь отвратительно кормят. — Знаю, отец, но во Франции всюду теперь так, времена изменились. — По-моему, нам надо переехать в другую гостиницу, Дора. — В других гостиницах очень дорого, отец. — Что? О чем это ты? — Из-за туристов, отец, нигде не осталось свободных номеров.

По дороге к морю она проходила мимо красивых юношей и девушек с загорелыми ногами. «Здесь надо ценить каждую минуту, — подумала она. — Может быть, все это в последний раз. Это лазурное море, эти белозубые улыбки и невинный лепет, эти пальмы — за все это мы и платим».

— Все в порядке, отец?

— Где ты была, дорогая?

— Бродила по улицам, смотрела, чем дышит город.

— Ты вся в меня, Дора. Что ты видела?

— Загорелые тела, белые зубы. За окнами кафе мужчины, сняв пиджаки, играют в карты, а на столе перед ними бутылки зеленого стекла.

— Хорошо… Ты все видишь моими глазами, Дора.

— Теплынь, воздух, загорелые ноги — за это мы и платим, отец.

— Дора, извини, но что за плебейский тон! В глазах истинного художника жизнь — не предмет купли. Мир принадлежит нам. По праву рождения. Мы берем его даром.