Фрэнк О'Коннор: Сын своего отца

Фрэнк О'Коннор

Сын своего отца

Из автобиографических книг

Перевод М. Шерешевской

Мне было двадцать, когда меня выпустили из лагеря военнопленных. Ни работы, ни денег. Гражданская война только-только закончилась, а так как я участвовал в ней на стороне побежденных, то без труда обнаружил, что ни на какие должности, открывшиеся при новом правительстве, мне претендовать не приходится. К счастью, всем учителям предписывалось овладеть ирландский языком, и в течение нескольких месяцев я давал уроки учителям протестантской школы св. Луки в Корке. Мне платили всего несколько шиллингов в неделю, но занятия шли у меня хорошо, и я получал от них удовольствие.

В конце 1923 года мой старый наставник Дэниел Коркери сообщил мне, что Лениокс Робинсон, драматург, занимавший тогда должность секретаря в Ирландском отделении общества Карнеги, имевшего филиалы во всем Соединенном королевстве, организует сельские библиотеки и ему требуются юноши и девушки, желающие получить профессию библиотекаря. Не успел Коркери договориить, как я решил, что эта работа как раз для меня и что я именно тот человек, который требуется Робинсону. Не то чтобы я так уж рвался стать библиотекарем или хотя бы знал, что это за профессия - просто я никогда в жизни не имел достаточно книг, чтобы утолить свою жажду чтения, а тут для этого предоставлялась возможность.

Встреча с Робинсоном произошла на Глэнмирском вокзале, в ресторане, где он, ожидая поезд на Дублин, пил рюмку за рюмкой двойное бренди. Робинсон всегда выглядел карикатурой на самого себя - длинный, хмурый, с какими-то развинченными движениями, словно ему переломали на дыбе кости; и голос тоже был у него высокий - не развинченный, а взвинченный, - и то, что он говорил, звучало так, будто он читал вслух письмо старой девы времен регентства, останавливаясь на каждом третьем слове и выделяя его.

Единственная работа, которую он мог мне предложить, не представляла собой ничего завидного. Год или два я должен был учиться библиотечному делу где-то на севере Ирландии, получая за это тридцать шиллингов в педелю; правда, после окончания курса полагалось звание и должность библиотекаря с жалованьем в двести пятьдесят фунтов в год. Последняя цифра звучала фантастически; я и вообразить себе не мог, что делать с пятью фунтами в неделю! Зато даже тогда я знал, что на тридцать шиллингов мне не прожить. Дома, в семье, еще куда ни шло, но в чужом городе, снимая комнату, в эту сумму невозможно уложиться.

Я не раз встречал людей, умевших торговаться, но ни один из них Робинсону и в подметки не годился. Робинсон брал вас своим беспомощным, убитым видом, а так как господь бог не пожелал открыть мне, что несколько лет спустя мы поменяемся с Робинсоном ролями и он будет просить работу у меня, а мне, увы, не достанет ума сидеть перед ним с беспомощным, убитым видом, то тогда мне ничего не оставалось, как в полном отчаянии пойти домой - советоваться с мамой.

Она, бедняжка, тоже не была семи пядей во лбу, однако понимала, что работа библиотекаря - единственная, с которой я справлюсь, и, потупившись, предложила добавлять к моему жалованию полкроны, а если удастся, то и пять шиллингов в неделю, пока не подвернется чтолибо получще. Я и слышать об этом не хотел, зная, как тяжело достанутся ей эти шиллинги.

Но прошло несколько дней, и она, взяв взаймы немного денег, купила приличный фибровый чемоданчик, куда сложила несколько рубашек, смену нижнего белья и две-три пары носков, которые сама связала. Почему-то врезалось в память, что она запаковала еще и изображение святого семейства - а вдруг в такой заштатной дыре, как Слайго, его нельзя будет достать! и я двинулся в путь на запад через Дублин, точь-в-точь как Кухулин, когда семи лет от роду он отправился в Арма, с тою разницей, что я был на четырнадцать лет старше и не отличался его героическим духом. "..."

В Слайго я устроился на квартире недалеко от собора. Это стоило мне двадцать семь шиллингов, так что на пиво, сигареты и стирку оставалось полкроны. Но мама высчитала, что отправлять грязное белье домой по почте обойдется дешевле, и каждую неделю я отсылал ей посылкой рубашку, смену белья, пару носков и несколько носовых платков.

Дом, в котором я снимал комнату, принадлежал бывшему офицеру, воевавшему на стороне фристейтеров, а до того - еще солдатом участвовавшему в черчиллевском походе против красной России; у него я выучился моим первым русским словам. В пьяном виде он - совсем как мой отец - начинал буянить, и я часто спал, положив по просьбе хозяйки его ружье под матрац: она боялась, как бы муж не стал из него палить. Однажды, когда он, завладев ружьем, успел его зарядить, она бросилась ко мне, умоляя, чтобы я не ложился спать и караулил его всю ночь. По-видимому, кто-то устроился в саду на ночлег. Рано утром мы выскользнули из дома и поползли по-пластунски в дальний конец сада, чтобы окружить нарушителя и взять его врасплох. Нарушителем оказалась деревенская девчонка из-под Коллуни: