Мод Жульен - Рассказ дочери [18 лет я была узницей своего отца] [litres]

Ив и Мирей каждый раз уносят еду к себе в комнату на втором этаже. Они очень скрытные и избегают находиться в одних помещениях с нами. Но по вечерам мы порой слышим, как они ссорятся за закрытыми дверями. Наверное, с женой Ив не добрее, чем со мной. Порой по утрам Мирей спускается в столовую с синяком под глазом и унылым видом.

Она добрая женщина, чуть полноватая, с широкой костью, парикмахерша по профессии. Ее темно-каштановые волосы меня интригуют. Мне хотелось бы иметь красивые волосы средней длины, как у нее, как у девушек в каталоге «Ла редут». Отец всегда запрещал мне и матери укорачивать волосы хотя бы на сантиметр.

– У шлюх короткие волосы, и вот потому-то во время войны…

Его логика озадачивает нас. В общем, мы носим волосы длиной до талии. Нам даже велено прикасаться к ним как можно реже, а мыть только раз в месяц. Мать всегда убирает волосы наверх, а мои всегда заплетены в косы, потому что «распущенные по плечам волосы – для распущенных женщин». Что касается наших лбов, волосы с них нужно убирать, чтобы «не мешать свободной циркуляции интеллекта». По словам отца, «пара занавесок перед глазами удерживает внутри глупость».

Однажды после урока немецкого я собираюсь с мужеством и озвучиваю святотатственную просьбу: спрашиваю отца, позволит ли он Мирей немного подстричь меня. Он свирепо глядит на меня.

– Ты действительно этого хочешь? Ну хорошо, – просто говорит он.

Проходят дни, но я не осмеливаюсь напомнить отцу, что он дал разрешение. Потом, наткнувшись на Мирей в коридоре, он окликает ее:

– Есть у тебя минутка?

Она заметно бледнеет. Думаю, она боится его еще сильнее, чем я.

– Есть у тебя эти твои парикмахерские штучки? Пойди и принеси их. Ты позаботишься о Мод.

Мирей расслабляется:

– О да, с удовольствием. Но мне вначале нужно вымыть ей голову…

– Нет необходимости, – перебивает отец.

Мирей возвращается со своей сумкой.

– Обрей ей голову! – рявкает он.

Она на миг застывает, потом говорит дрожащим голосом:

– Я могла бы сделать ей хорошенькую коротенькую стрижку…

– Обрей ей голову.

Когда Мирей пробегает ножницами по моей голове, я вижу в зеркале страдание на ее лице. Мои длинные светлые волосы падают, как жгуты пакли, которой мы оборачиваем водопроводные трубы на зиму, чтобы не дать им замерзнуть. На себя я смотреть избегаю, сгорая со стыда. Но ведь я не спала с немцами. Если отец подвергает меня тому же наказанию, что и этих недостойных женщин, о которых он иногда рассказывает, значит, я должна быть совершенно никчемной. Наверное, меня наказывают за унизительные переживания, которые я терплю с Раймоном…

Я жду, пока она закончит. Поднимаю голову – и каменею. Я не узнаю собственного лица, которое стало еще уродливее, чем прежде. На моем скальпе отчетливо видны десятки маленьких шрамов, которые я сама нанесла себе в детстве, когда билась головой о стены. Следующую пару недель голова у меня немилосердно чешется. Я чувствую себя все более и более чужой в собственном теле и избегаю зеркал еще усерднее, чем прежде.

Родители, должно быть, довольны, поскольку они терпеть не могут, когда я смотрюсь в зеркало. Если отец застает меня перед зеркалом, он ядовито гундосит песенку «Вы видели новую шляпку Зозо?» [7] Это первая строчка из песни Мориса Шевалье «Шляпка Зозо». – Прим. авт. . Я полна стыда. Теперь Мирей старается не встречаться со мной, словно терзается чувством вины при виде моего голого скальпа.

Вновь отрастающие волосы не такие светлые, как раньше. Теперь они светло-русые, что, похоже, вызывает у родителей сильнейший ужас. Всякий раз, упоминая Бландину, отец многословно воспевает ее сияющие волосы и бросает неодобрительный взгляд на мою голову. Все женщины-посвященные очень светловолосы. В детстве у матери волосы были светлые почти до белизны, и у меня такое чувство, что именно поэтому отец и выбрал ее как мою будущую мать. Я тоже была очень светлой блондинкой, но теперь это не имеет никакого значения.

Когда мои волосы отрастают, я агрессивно кромсаю локоны, падающие на лицо, так что теперь они выглядят как какая-то безумная лесенка. Я врезаюсь ножницами в их густую массу как попало, оставляя проплешины то на боку, то на макушке. Я почти что получаю удовольствие, обезображивая себя. Брови, которые потемнели давным-давно, я выдираю маленькими плоскогубцами, которые стянула из подвала и прячу под ковриком на втором этаже. Теперь мои глаза похожи на совиные. Что до уродства, уродливее и быть не может. Отец, похоже, ничего не замечает. Мать же, напротив, торжествует: вот и доказательство, что я сумасшедшая!