Вадим Абдрашитов - Портрет поздней империи. Андрей Битов

К восторгу зала он назвал себя закоренелым антисоветчиком, но тут же, припугнув чрезмерно раздухарившихся, назвал себя «оголтелым империалистом», сторонником мощного государства. В общем — публику постоянно кидало в этом шторме то влево, то вправо. По его словам, он последние пятнадцать лет пишет книгу о том, что было советского — в русском, а русского — в советском (на этом месте известный французский славист Ренэ Герра, посвятивший свое творчество русской эмиграции, возмущенно зацокал языком). Андрей Битов признался, что пока не может понять, сколько чего — в чем, но надеется успеть разобраться в конечном итоге.

«Не проблема писать лучше других, потому что все пишут плохо. Проблема в том, чтобы не писать хуже себя, — тогда каждая секунда становится твоей. Это и есть тайна текста. Начинается все с точки, потом — буква, потом — слово…» — он говорил столько, сколько хотел…

Ошеломительным, вызвавшим гул зала, был главный итог. «То, что рухнул Советский Союз, — большая трагедия. В итоге — Европа становится советской, и США становятся советским государством, и они разбираются между собой — Россия же перестает быть советской». Логические ходы в тексте Битова сложны и порой понятны лишь ему. Но — вызывают, где бы он ни выступал, священный трепет у публики, как бы прикоснувшейся к бездне. Возможно, иногда он и сам себя изумлял, но держался при этом сурово, возражений не допускал. Он грубо одергивал пытавшихся выступать «вместе с ним», а почти забытому всеми Ги Меттану прямо сказал: «Наверное, вам пора на следующее заседание? Я не политкорректен, я — свободный человек, никогда не зависел ни от кого, кроме своей мамы».

Когда голос подал Ги Меттан, возражая Битову, русскоязычные парижане ему закричали: «Мы не вас слушать пришли!»

Полный разгром противника! Но Андрей не унимался, наносил удары по уходящим из зала: «Я еще только начал говорить, но вы можете идти к черту!»… Самым «пиковым» было его высказывание: «Никто не заставляет меня любить Путина, и не заставит. Но он хотя бы работает — в отличие от всех других! В том числе работает и над собой…» Некоторые тут же встали и вышли из зала, но большинство слушателей остались, и, что удивительно, шумно зааплодировали. Надо отметить, что большинство зала составляли наши соотечественники, давно живущие во Франции, но почувствовавшие вдруг себя сторонниками битовских идей. Андрей, как всегда, «вынул душу» у слушающих и сделал с ней что хотел. Он уже хрипел, но продолжал говорить… Столь бешеная «растрата себя» сказалась, увы — в аэропорту на обратном пути Андрей потерял сознание, и неискусные санитары, появившиеся в медицине благодаря толерантности, выбили ему дыхательной трубкой зубы, после чего он оказался в случайной больнице, и его долго не могли найти… Он всю жизнь прожил вот так — «на разрыв аорты»!.. любимая его цитата из любимого его поэта. Прощай, Андрей! Ты — незабываем.

© И. Роднянская

…Только сейчас я поняла, что дебют Битова в свое время прозевала; его книжка «Большой шар» в 1963 году не попала мне в руки. И только в 1968-м моя близкая приятельница-однокашница Анна Фрумкина (впоследствии не раз выступавшая в печати по другим поводам) передала мне, видимо, купленную ею книгу рассказов «Аптекарский остров» с многозначительным возгласом: «Смотри!» Да, там уже были сплошные шедевры: «Большой шар», «Бабушкина пиала», «Дверь», послужившая началом романа-пунктира о Монахове, и, главное, дивный рассказ, давший название сборнику и впоследствии издававшийся под титлом «Но-га». Тогда, в той обстановке, мне было важно и то, что передо мной оказался не советский (в духе шестидесятничества), не антисоветский, а совершенно внесоветский писатель. Я не сразу осознала это разительное впечатление; помог умница-«маргинал» Сергей Чудаков, заметивший мне, что у Битова социальные роли вторичны по сравнению с оголенно-экзистенциальными: мальчик, женщина, отец, сын и т. п. Сегодняшним поколениям не понять уже, как это было ново и дерзко, пуще всякого диссидентства.

С тех пор я «запала» на писателя Битова и, в роли литературного критика, кажется, не пропускала случая отозваться на каждую его творческую инициативу. Он стал моим главным «поколенческим» автором, по которому я сверяла часы собственного умонастроения. (Сейчас определенно уверилась, что Битов — крупнейший и важнейший новый прозаик второй полвины минувшего века.) Роман «Пушкинский дом», который стал для меня, должно быть, тем же, чем для сомышленников Лермонтова «Герой нашего времени», я прочитала еще в «самиздате» и в первой большой статье об Андрее вынуждена была давать аттестации его персонажам, утаивая, откуда они вообще взялись. (Это было еще до гонений на писателя за участие в «Метрополе», помянутых им в «Ожидании обезьян». В разгар этих гонений, помнится, у меня сняли даже невинную статейку в журнале «Детская литература» с его запретным именем.) Ну и времечко! Между тем я люблю это время — время семидесятников , внутренне совершенно свободных от смягченных реликтов официальной идеологии, — время Маканина, Чухонцева, Кушнера и, понятно, Битова; Аверинцева, наконец, — время, с которым я стараюсь себя отождествить.