Михаил Шмелев - Фронтовая юность

Раньше на углу Советской и Башенной стоял красивый двухэтажный дом. Сейчас он наполовину был разрушен. В его подвалах и на первом этаже засели фашисты. Короткими перебежками наши бойцы стремились проникнуть к дому, но падали, сраженные пулеметным огнем противника. Ближе к дому оказался разведчик рядовой Александр Шатров из третьего дивизиона артполка, поддерживавшего нас огнем.

— Гранату кидай, не медли же! — крикнул кто-то из укрытия. Но Шатров не бросил гранату: на подоконнике находилась семи-восъмилетняя девочка. Она молча глядела на бойца. Неожиданно за спиной девочки показался гитлеровец. Обхватив левой рукой ребенка, он в правой держал наизготовке автомат. Раздался треск, и над головой Шатрова просвистели пули. Девочка закричала, забилась в судорогах.

— Бросай гранату, чего медлишь?! — снова донеслось из укрытия.

Товарищи Шатрова, находясь в укрытии, не могли видеть, что происходило у окна. Они не знали всей сложности ситуации, в которой оказался разведчик. Бросить гранату — значит погубить ребенка. Однако и медлить опасно. Трудно сказать, чем бы закончился этот поединок. Но вот из глубины квартиры к окну приблизилась женщина. В ее руке торчал лом. За спиной фашиста она сделала взмах, да так, словно пыталась расколоть бревно.

— Сюда, товарищи! — услышал Александр голос женщины и изо всех сил рванулся вперед. Прыгнул прямо в окно. Он увидел лежащего навзничь с проломленной головой гитлеровца. Женщина все еще держала в руках лом, а в углу, прижавшись к кровати, стояла перепуганная, но невредимая девочка.

Догорало здание вокзала. Враг еще сопротивлялся, но над высоким зданием льнозавода уже развевалось на ветру Красное знамя.

— Сдаются! — крикнул наводчик Василий Гречишников. — Наш Смоленск!

В 1941 году Геббельс писал: «Смоленск — это взломанная дверь. Германская армия открыла себе путь и глубь России. Исход войны предрешен». А спустя два года он же, изворачиваясь, врал по радио и в газетах: «Мы сами эвакуировали Смоленск».

Смоленск!

Отсюда Гитлер грозил Москве. А сейчас фашисты, дрожа за свою шкуру, бегут, бросая технику, раненых, обозы. Парки и сады вырублены. На развороченных мостовых — трупы гитлеровцев, исковерканные танки с желтой свастикой на бортах.

Спустя несколько часов стали появляться горожане. Старики, женщины и дети возвращались на пепелища из окрестных лесов, выходили из подвалов.

На одной из улиц повар Софроныч остановился со своей кухней. Около него сразу собрались детишки. Впалыми глазенками смотрели они на него, на буханки пышного хлеба, жадно вдыхали вкусный запах солдатских щей.

— Дяденька, дай поесть, — взмолилась девочка в рваном отцовском ватнике. — Ничего не ели какой уж день…

За девочкой потянулись другие дети, и вскоре образовалась большая очередь. Стали подходить и взрослые. Воины полка тоже не ели со вчерашнего дня.

Косой сажени в плечах артиллерист, подойдя к Софронычу, протянул два котелка.

— Куда тебе столько? — проворчал повар.

— Давай, давай, не жадничай.

Артиллерист, прихватив под мышки две буханки хлеба, направился к развалинам дома, у которого стояла группа детей. Они боязливо жались к женщине в темной шали. Донесся голос артиллериста:

— Кушайте. Это вам от всего нашего расчета.

Детишки набросились на пищу. Тяжело было смотреть на этих изголодавшихся оборвышей. Бойцы стали расходиться.

— Корми их, Софроныч, досыта, а мы потерпим. Софроныч подошел к артиллеристу, пожал ему руку.

— Бабо, ешь, — угощала девочка старуху, в изнеможении присевшую на тротуар. — Хватит нам, да и Груне еще останется, — лепетала она простуженным голоском.

— Кушайте, мать, кушайте, — сказал Софроныч, а сам взял девочку на руки, заглянул в ее загноившиеся глаза, крепко прижал к груди, поцеловал.

— Дядечка, папку моего не встречали? Он у меня тоже фашистов бьет.

Хотел сказать Софроныч, что видел ее отца, что он обязательно вернется к ней, но не мог проронить ни слова. Горький ком подступил к горлу. Промолчал. Потом бережно опустил девочку, подошел к повозке, достал буханку хлеба и несколько кусочков сахару:

— И это тебе.

Девочка стояла в нерешительности.

— Возьми, возьми, — сказал Софроныч.

Отдав бабушке хлеб, она вцепилась в сахар обеими ручонками, лизнула его и рассмеялась.

— Сладко! Вот Груня будет рада! — и, как бы оправдываясь, добавила: — Болеет наша Груня, все лежит да лежит… Горячая такая… Спасибо, дядечка… Я кипяточку ей с сахаром дам. Может, полегчает.