журнал «Юность»: Юность, 1974-8

Я столько раз жил бок о бок со смертью,
что потому и не умираю,
не умею этого делать,
чужие смерти меня караулят,
а я ухожу со своей,
с моей незавидной долей
заблудившегося коня
на одиноких пастбищах
юга Южной Америки:
дует железный ветер,
гнутся деревья,
с рождения им суждено
целоваться с землей,
с равниной;
затем возникает снег,
он сделан из тысячи сабель
с нескончаемыми клинками.

Я давно возвратился
оттуда, куда приду,
из четверга после дождика,
я вернулся
с моими колоколами,
обосновался здесь,
нашел себе луг,
с горькой землей целуюсь,
как согнутый куст.
Ибо необходимо
повиноваться зиме,
позволить ветру
подняться в тебе самом,
и вот уже падает снег,
сегодня сливается с завтра,
ветер — с прошлым,
надвигается стужа,
под конец мы одни,
наконец, замолчим.
Спасибо.

Я жил в переулке, куда сбегались
помочиться собаки и кошки
со всего Сантьяго де Чили.
Это было в 1925-м.
Я запирался и наедине со стихами
переносился в Сад Альбера Самена,
к пышному Анри де Ренье,
под голубые веера Малларме.

Нет лучше средства против мочи
множества окрестных собак,
чем хитроумное стекло,
девственно чистое — свет и небо:
окно во Францию, в свежие парки,
где непорочные статуи
— это было в 1925-м —
обменивались мраморными одеждами,
мягкими от прикосновений
долгих изысканнейших веков.

В том переулке я был счастлив.

Много позднее, годы спустя,
став послом, я приехал в Сады.

Но поэты уже ушли.

И статуи меня не узнали.

Я, может быть, и не я, может быть,
не сумел,
не состоялся, не видел света, не существую:
что это значит? И в котором июне,
в какой древесине
я рос до сих пор, продолжаю рождаться!
Или не рос, не рос, а умирал постепенно!

Я вторил в дверях
звучанию моря,
колоколов.
Я спрашивал о себе с восторгом
(позднее — с тревогой],
звенел бубенцом, журчал, как вода,
с нежностью —
и всегда опаздывал.
Уже мое прошлое миновало,
уже я не совпадал сам с собою,
много раз потерял себя.

И я бросился в первый попавшийся дом,
к первой встречной,
во все стороны —
расспросить о себе, о тебе, обо всех:
но где меня не было — не было никого,
все пустовало,
ибо попросту не было и сегодня,
было завтра.

Зачем стучать понапрасну
в каждую дверь,
за которой нас не окажется,
потому что мы еще не пришли!

Тогда-то мне и открылось,
что я был точь-в-точь таким, как ты
и как все на свете.

Я поселился здесь, чтобы ведать,
чтобы поведать о колоколах,—
в море живут они,
в море гудят они,
в глубине.

Потому и живу я здесь.

Приехали несколько аргентинцев,
кто из Жужуя,
кто из Мендосы,
один инженер,
один врач
и три девушки — три виноградинки.
Мне сказать было нечего.
Моим незнакомцам — тоже.,
Так мы и не поговорили,
только дышали вместе
резким воздухом Тихого океана,
зеленым воздухом
расплавленной пампы.
Быть может,
они увезли его в свои города,
как привозят собаку из дальней страны
или какие-то дивные крылья
трепещущей птицы.