Александр Королев - Илья Муромец

Беспокойство князя не кажется излишним. В варианте, записанном Гильфердингом от Никифора Прохорова из деревни Бураковой Пудожского уезда через 18 дней после встречи собирателя с Рябининым, Илья Муромец отмечает сообразительность князя стольно-киевского, знавшего, кого послать к нему на переговоры:

Поэтому как взошел Илья Муромец в палаты княжеские, кинулись к нему князь с княгинею:

Конфликт, таким образом, заключался в том, что Илье не дали достойного места за княжеским столом. Получив его, выиграв, так сказать, местническое дело, Илья успокоился. Так в варианте Трофима Рябинина. Вышеупомянутый Никифор Прохоров уточнил, какого рода места получили явившиеся вместе на княжеский пир Добрыня и Илья:

Илья принимает «единой рукой» и выпивает «во единый здох» сначала чару «зелена вина», затем чару «пива пьяного», ну а потом уже и чару «меду сладкого». На пиру «наелиси, напились вси, накушались», стали «пьянёшеньки» и «веселешеньки» — о голях кабацких, для которых богатырь посшибал с церквей кресты и маковки, Илья более не вспоминает.

Любопытный вариант А. Ф. Гильфердинг записал в середине августа 1871 года на Кенозере от Матрены Меньшиковой (40 лет, деревня Немятова). {125} Здесь нет никакого князя Владимира, даже имя Ильи Муромца не упоминается, хотя всем понятно, кого сказительница описала в образе безымянного калики перехожего, зашедшего в «царев кабак» и попросившего целовальников отпустить ему в долг полтора ведра вина:

Целовальники отказывают — «муниця» у калики уж больно убого выглядит. Не решаются они принять от него и великий заклад — «чуден крест» из «червонного золота», а «весу-то крест тяне пол-сема пуда». Наверное, этот крест спас Илью от копья Сокольника. Ничего не добившись, калика-богатырь выходит на торговую площадь и кричит «зычным голосом»:

«Голи» собрали ему «по денежке», «по копеечке» — как раз на полтора ведра. Калика принял их «единой рукой» и выпил «на единый вздох». Мало! Не напоили, лишь раззадорили. Старик идет к «погребу княженецкому»:

Вот он опять на торговой площади, кличет своих друзей — настоящих, его выручивших — «голей», сзывает их всех «до единого»:

«Голи» собираются на площадь торговую —

Какая удивительная метаморфоза происходит с героем! Как далек образ Ильи, заботливо оберегающего Владимира и Опраксею от свиста Соловья-разбойника, от вожака хмельной толпы, раздумывающего, как бы запустить стрелу каленую в тех же самых князя и княгиню. Как не похож Илья — защитник веры православной, последним покидающий божий храм по окончании службы, на Илью, сшибающего кресты с церквей! И наконец, следующий шаг в развитии образа — полный разрыв героя с властью. Ему уже не «отказывают» от Киева, его не просто забывают пригласить к княжескому столу — его даже не ждут в столице, куда он в образе калики (в том же образе, в каком когда-то спасал православный мир от поганых!) является с единственной мыслью — опохмелиться. Любопытно, что Илья расправляется не с целовальниками, которые отказываются ему поверить и налить. Нет, он направляется именно к «княженецкому» погребу. Опять бунт против верховной власти! И Илья какой-то другой, и Владимир совершенно не похож на того симпатичного хлебосольного домоседа, который мечтает о женитьбе и, расхаживая между подвыпившими гостями, подначивает их на богатырские подвиги или с азартом просит опасного Соловья-разбойника посвистеть и порычать. И его столица, наполненная «голями» и уставленная питейными заведениями, мало напоминает город, в который стремятся попасть провинциальные удальцы — Добрыня Никитич, Алеша Попович, Дюк Степанович и пр. Да и не нужны они Владимиру особенно, эти беспокойные ребята. Его вполне устраивает общество бояр толстобрюхих и кособрюхих. Перед нами какая-то иная реальность.