Александр Королев - Илья Муромец

Там же (№ 266). С. 362.

Демиденко Е. Л . Значение и функции общефольклорного образа камня // РФ. Т. 24. Л., 1987. С. 88–89.

Гильф. II (№ 121). С. 289.

Соколов Б . Указ. соч. С. 105.

Астахова А. М. Народные сказки о богатырях русского эпоса. М.; Л., 1962. С. 26.

В. Ф. Миллер в духе «исторической школы» предположил, что в необычном сюжете о гибели богатырей отразилось народное сказание о Калкском побоище (от него якобы получил свое имя даже Калин-царь) (Миллер II. С. 32–68). Факт позднего происхождения мотива гибели, появившегося только после того, как информация о мощах Ильи распространилась по Русскому Северу, эту версию опровергает. Как писал Б. Н. Путилов, «и в данном случае надо видеть художественный вымысел… эта версия сложилась в среде той части крестьянства, которая культивировала духовные стихи с их религиозно-аскетическими, покаянными настроениями» ( Путилов Б. Н . Примечания // Былины. Л., 1957. С. 458).

Каллаш В . К малорусским легендам об Илье Муромце // ЭО. 1891. Март. С. 241–242.

Веселовский А . Мелкие заметки к былинам // ЖМНП. 1890. Март. С. 13.

Худяков И. А. Материалы для изучения народной словесности. СПб., 1863. С. 5.

Миллер I. С. 348–360.

Афанасьев А . Поэтические воззрения славян на природу. М., 1994. Т. 1. С. 304–309.

Миллер О. Ф . Указ. соч. С. 275.

Буслаев Ф. И . Бытовые слои русского эпоса // Буслаев Ф. И. Народный эпос и мифология. М., 2003. С. 324.

Миллер О. Ф . Указ. соч. С. 180–185.

Цит. по: Веселовский А. Н . Избранное: эпические и обрядовые традиции. М., 2013. С. 59–61. Полный текст письма приведен в сборнике: Помнiкi старажытнай беларускай письменнасци / Уклад, уступ, артыкулы, каментарыi канд. фiлалагiчных навук А. Ф. Коршуна. Мн., 1975. Лист 19.

В свое время В. Ф. Миллер привел два аргумента в пользу необходимости разграничивать «Муравленина» и «Муромца». Во-первых, «польский подданный Кмита, враг Москвы, не мог сравнивать себя с „московским“ мужиком». Во-вторых, «такое приурочение не было известно в XVI в. в Белоруссии, в местах, где жил Кмита. Не было оно также известно и в Киеве, где в том же веке указывали Лассоте могилу Eliae Morowlin’a» (Миллер III. С. 87, 129).

Любопытно, что В. Н. Татищев в середине 1740-х гг. помещал Соловья-разбойника среди «славных людей» — Ильи Муромца, Алеши Поповича, Дюка Степановича и пр. ( Татищев В. Н . История Российская. Т. 1. М.; Л., 1962. С. 115). Употребление в отношении Соловья-разбойника эпитета «славный» представляется по меньшей степени странным. Как писал такой специалист по художественно-изобразительным средствам, применяемым в русском песенном эпосе, как Ф. М. Селиванов: «Эмоционально-оценочное звучание изобразительных и других эпитетов, вообще характерное для былины, весьма наглядно выступает при описании враждебных сил. Контраст в обрисовке сражающихся сторон очень четкий. Истинно человеческому, доброму началу противопоставлена звериная сущность врага. С одной стороны, славное чисто поле, славные города и вся земля святорусская — воплощение света, славы и чистоты, а с другой — черные силы противника — воплощение всего отрицательного, ненавистного человеку. И неслучайно эпитеты звериный и черный проходят через все описания врагов или их действий. Соловей-разбойник сидит у Грязи Черной и вместе с посвистом соловьиным крик у него звериный; зятья Соловья хотят выступить против Ильи с рогатинами звериными » ( Селиванов Ф . Указ. соч. С. 66). Не случайно Соловей живет у реки Смородины. Смородина, то есть «Смрадная» река, в заговорах «превращается в символ зла, соответствующий „Черному“ морю, изображающему ад» ( Бодуэн де Куртенэ-Фасмер Ц . Камень латырь и город Алатырь // ИОРЯС. 1914. Т. 19. Кн. 2. Пг., 1914. С. 98–99).

Веселовский А. Н . Южнорусские былины (I–II) // Сб. ОРЯС. Т. 22. № 2. СПб., 1881. С. 65. Л. Н. Майков обратил внимание, что в одном рукописном сборнике XVIII в. помещена «Повесть о Илье Муромце и Соловье Разбойнике», в которой Соловей назван Будимеровым или Будимеровичем. Справедливо не видя «ни возможности, ни надобности отождествлять в одно лицо двух Соловьев нашего эпоса», Майков считал «придачу отчества Будимировича к имени Соловья Разбойника… если не ошибкою переписчика, то случайной погрешностью того лица, кто первый вздумал положить на бумагу народную былину об Илье Муромце и Соловье Разбойнике». В то же время он считал «не невозможным» то, «что в старину существовало и несколько списков нашей „Повести“ с такой ошибкой, и быть может, один из них подал повод к тому, по-видимому, чисто случайному сопоставлению имен Соловья Будимировича и Ильи Муровленина», которое показано в письме Кмиты 1574 г. Майков допускал, что в Южной и Западной Руси «обращались в древности рукописные повести об Илье Муромце», с одной из которых мог познакомиться оршанский староста ( Майков Л. Материалы и исследования по старинной русской литературе (II–III) // Сб. ОРЯС. Т. 53. № 5. СПб., 1891. С. 18–19). Однако для подобного допущения необходимо предположить, что и у Остафия Воловича (адресата Кмиты) имелась такая же рукопись. Кроме того, из письма явно следует, что Соловей Будимирович — такой же положительный герой, как и Илья, чего нельзя сказать о Соловье-разбойнике рукописи, даже если переписчик или сочинитель по ошибке добавил ему это отчество. За последние полтора столетия исследователями выявлено всего две рукописи, в которых Соловей носит это отчество. Одна из них та, о которой писал Майков. Другую описал в середине XX в. И. Ф. Голубев — он обнаружил ее в Калининском облгосархиве. Эта рукопись датируется временем около 1740 г. В ее тексте Соловей, привезенный Ильей в Киев, ведет себя вызывающе, явно демонстрирует неуважение к князю Владимиру, но при этом «молится чудным образом», а появление в Киеве сыновей Соловья и сдача ими в государственное хранилище золотой казны отца приводят к тому, что их зовут за стол, а затем князь жалует их званиями стольников и чашников, а самого Соловья принимает в состав киевских богатырей. Исследователь обращает внимание на то, что, освободив по пути в столицу от неприятельского войска Кинешму (!), Илья отказывается остаться в городе, поскольку-де ему «непригоже жить в земских городах». В этом и еще в некоторых деталях исследователь «видит отражение историко-бытовой обстановки XVI в.», в частности «намек на разделение русской земли на опричнину и земщину». Исходя из этого, И. Ф. Голубев задается риторическим вопросом: «Не восходит ли наш список былины с Соловьем Разбойником, „сыном Будимеровым“, ставшим богатырем, к той „версии“… которая была известна Кмите Чернобыльскому?» ( Голубев И. Ф . Повесть об Илье Муромце и Соловье Разбойнике // Славянский фольклор. Материалы и исследования по исторической народной поэзии славян (Труды Института этнографии им. И. Н. Миклухо-Маклая. Т. 13. М., 1951. С. 245–246). Говоря о благополучном для Соловья завершении былины, нельзя не вспомнить и мнение А. П. Скафтымова о том, что «убийство Соловья не является органически вытекающим из художественной основы былины»: иначе Илья его убил бы сразу. Однако богатырю требуется дополнительная мотивировка для расправы: «В одних вариантах как будто Соловей сам напрашивается на это: он сам называет себя разорителем-разбойником и тем самым навлекает на себя возмездие Ильи. В других Соловью приписывается вероломство: раньше он уже отказался от соперничества с Ильей, а теперь еще раз хочет его оглушить свистом, — Илья гневается и разрывает его на части. Третьи варианты заставляют Илью покончить с Соловьем из сожаления к Владимиру и к его гостям. В каждом из этих случаев мотивы убийства стоят вне связи с целым замыслом былины. Отсюда такое непостоянство» ( Скафтымов А. П . Поэтика и генезис былин. Саратов, 1994. С. 119). И все-таки окончательные выводы делать пока рано.