Валентин Воробьев: Враг народа. Воспоминания художника

В прозе гений Хвоста сильно спотыкается. Его пьеса «Робинзоны» (1982), поставленная в декорациях Сергея Есаяна в студенческом театре Стокгольма, провалилась. Иностранный материал — британский подданный Робинзон Крузо и Пятница вроде Боба Марли. Стерильный язык, суконный стиль, русскоязычная абракадабра. У него Робинзон говорит: «Ведь вы-то лучше других знаете, что неожиданная радость может остановить биение сердца».

Или: «Подбадриваемый жестами», «набираем в легкие воздуху», «исполнить свое намерение», «манить его по направлению».

На братской трапезе скорпионов я сказал Хвосту, что это не язык, а косноязычие.

— За каким чертом ты пишешь прозу?

Кажется, бросил. Пьеса «Пир» (2000) вышла в стихах, где Хвост был силен.

«Русский клуб» был, но его постигла та же участь, что и другие русские начинания, его прикрыли за неуплату налогов.

Француз хитер, расчетлив и богат.

Легенда о крохоборстве француза лишена фактических доказательств. Говорят, что Франция обокрала Италию, Грецию, Африку, Азию. Правда, страна собрала несметные культурные сокровища. Мир поклоняется Лувру, каждое «шато» — а их тысячи! — музей высокого класса, каждая квартира — антикварный салон.

А скажите, пожалуйста, кто вам мешает брать?

Пока Россия будет мозговать, кто русский, кто чеченский, кто еврейский художник, Франция хапнет все, не думая и бесплатно.

Парижские скваты, несомненно, станут частью французской и, следовательно, мировой культуры.

За это и любим парижское захолустье, товарищ Ленин.

Этих молодых людей я увидел в садике Дома писателей в 1992 году. Пригласил меня устроитель выставки, незнакомый поэт, посылавший книжки дочке Марфе. За буфетной стойкой маячил дежурный бармен, на стенах пустого помещения висели черно-белые фотографии московских двориков, унылые и примитивные: кошка на лавке, старуха вяжет чулок, двое режутся в домино. Возможно, в этом унынии и был смысл картинок. Лишь за металлическим садовым столиком, выкрашенным белилами, сидело трое модно подстриженных под «казачков», с постными и очень простыми лицами учеников «изотехникума» со Сретенки. Они цедили из соломинок коктейли, изредка перекидываясь словечками. Люди не обсуждали что-то важное, а позировали, то и дело меняя позы и повороты.

Я, единственный посетитель выставки, услыхав русские фразы, подошел, полностью представился, чтобы не было лишних вопросов, и лишь одна женщина назвала свое имя, Катя Кузина, нехотя и отрывочно указав на соседей: это Молодкин, а это Беляев. Минут пять я пытался расшевелить группу на пустой разговор о выставке. Молодые люди смотрели на меня молча, как на чужака иного мира, старичка, говорящего по-русски. Лишь девица Кузина пыталась играть в приличие и сказать, что они проездом из Амстердама, где их приняли за пижонов и гнусно надули, не оплатив за обратный проезд в Москву. И, если я такой шустрый, не дам ли им денег на гостиницу и на дорогу!

Разговор принимал очень неприятный поворот в пользу «Армии Спасения» на фоне говенного буфета. Я сказал, что у меня нет денег, и народ отвернулся, сменив позы. Мне ничего не оставалось, как сказать «желаю успеха» и уйти по хрустящему гравию садика, проклиная поэта, выставку и наглых совков.

Прошло четыре года, и вдруг я получил приглашение от «коммерсанта» Натальи Селивановой, с которой обменялся адресами на «скорпионах» Хвоста. Я не знал, что эта шустрая женщина организует выставки.

В 1996 году она сняла помещение на рю Келлера у Бастилии и поселила туда бездомного артиста Гошу, мечтавшего о мировой славе рисовальщика. Не дожидаясь вернисажа, я позвонил этой Селивановой и договорился о встрече в ее галерее.

Молодая женщина европейского вида, в настоящих кожаных туфлях на каблуке, из чего я сделал заключение, что пешком она не ходит, представила мне заросшего до глаз Гошу и показала огромную инсталляцию в центре помещения. Говорила она толково и охотно, с высоким патриотическим накалом, что меня не раз поражало у такого рода модно одетых русских женщин.

— Я убеждена, что русское искусство заслуживает гораздо большего внимания, чем делается до сих пор!

Так могла говорить княгиня Мария Клавдиевна Тенишева в 1900 году министру просвещения Франции, но с тех пор прошло, сто лет, мир поменялся, но не мозги этой образованной и красивой женщины. Она свято верила в державу, в могущество русской армии и русского искусства, где можно вырастить ихтиозавра и привезти его на выставку чешуйчатых животных.