Когда он уезжает навестить родителей, Паула пишет ему, насколько свободной, божественно свободной она себя чувствует. Она так любит гулять по пустошам в одиночестве. И она так бы хотела тоже уехать, в Париж. А еще она сообщает ему, что картина, которую он сейчас пишет, та, которую он считает величественной, – помпезная, и только.
⁂
«В первый год своего замужества я много плакала, рыдала, как ребенок. ‹…› Опыт показал мне, что брак не приносит счастья. Он избавил меня от веры в родственные души, владевшей мной раньше. В браке чувство непонимания только удваивается. Ведь вся моя жизнь до брака сводилась к поиску того места, где меня поймут. Не лучше ли в таком случае жить без этой иллюзии, лицом к лицу с огромной истиной одиночества? Я пишу это в своей книге расходов, в пасхальное воскресенье 1902 года, сидя на кухне, и готовлю жаркое из теленка».
⁂
Хозяйство, стряпня. Проза жизни. Утренний свет падает на книгу. Жаркое уныние.
Воскресенья с Паулой.
В остальные дни приходит служанка Берта и работает с семи утра до семи вечера; она занимается и Элсбет. Отто хорошо зарабатывает и оплачивает среди прочего мастерскую своей жены. Родственники Паулы тоже никогда не нуждались , хотя и не были богаты; особенно ее родня со стороны матери, Бюльтзингслёвены. А в случае неприятностей она всегда могла обратиться к дяде Артуру, сколотившему капитал.
Проблема была в том, чтобы попросить .
«Лучшая забота, как по мне, – десять тысяч франков ренты», – пишет швейцарская художница Софи Шэппи, учившаяся с Паулой в Академии Жюлиана. Тридцать лет спустя Вирджиния Вулф пожелает того же (пятьсот фунтов стерлингов) в «Своей комнате».
⁂
В ноябре 1900 года Паула писала ворпсведскую церковь: «сияющее бело-серое небо и красные стены тают тайком в серой сырости осени». Трудясь над полотнами, она упорно учится быть Паулой-Беккер. Она пишет своему старшему брату Курту: «Молодая женщина вроде меня – всё еще довольно невежественное существо. Я слышу эхо множества колоколов, несущих множество вестей, но я не понимаю, где стоит та колокольня. Это женский порок. А врожденный он или приобретенный – пусть о том судят наши внуки» [18] Рильке вспоминал, что Макс Клингер, первый учитель Клары, «взял на себя труд показать ей тяготы невероятно тяжелого пути, который отделяет всякую девушку от успеха».
.
Да, она звонила в колокола – с Кларой, тайком, как браконьер, как вор, пришедший забрать свое. Ухитрялась находить не только кулинарные курсы. Она играла с веревкой, норовившей обвить ее шею: «дети, кухня, церковь», Kinder, Küche, Kirche, три К, немецкая программа для женщин [19] Этот слоган, приписываемый Вильгельму II, начал свой взлет в конце XIX века и восторжествовал при Третьем рейхе.
.
Паула пишет девочек, начинающих взрослеть. Она пишет их чуть снизу, на фоне неба. Марту Фогелер, какую-то юную светловолосую девушку. Широкий бледный лоб, тяжелый взгляд, овальное лицо. В левой части картины – одинокое дерево. На черную блузу надет белый передник. А вот – красная блуза, волосы небрежно распущены. Или – прозрачная сиренево-серая вуаль цвета неба. В фас, с таким грустным взглядом, что сжимается сердце. В профиль, на фоне треугольного холма: подбородок, угловатый лоб и нос с горбинкой.
Двадцатипятилетняя женщина пишет девочку, которая становится женщиной. Молодая супруга пишет еще более молодую супругу. То, что их объединяет, остается сокрытым. Время пульсирует. На этих картинах солнце всегда подернуто дымкой. В этом уголке мира, на воле, в лесу и в полях, ощущается ватное, глухое, но мощное присутствие юных женщин, стоящих на земле. Не девичьи мечты, но их мысли.
Марта Фогелер, словно сбежавшая с картины своего мужа, с вплетенными в волосы маргаритками на манер прерафаэлитов, в небесно-голубой тунике, держит в руках вазу. Эта слегка торжественная, серьезная поза и отсутствующий взгляд станут теперь визитной карточкой Паулы: строгая девушка держит какой-то предмет, будто жертвенное подношение. Не торжество, не тревога, не нарочный эротизм. Это не мир тревог и тайн, это мир мысли.
«Сила и сокровенность» – так Отто описывает эту ее манеру, особенно восхищаясь портретами на фоне неба. «Она – творец до мозга костей, без сомнения – лучшая художница из всех, кто здесь останавливался». Он хвалит и ее «наивность и простоту», но Паула не наивна и не проста. Она знает, к чему стремится. Она движется к собственной сути, затейливой и сложной. И, конечно, хорошо понимает, от чего отходит. От стиля Фогелера, да и всего Ворпсведе. Возможно, она также понимает, что ее картинам предшествовали столетия мужского взгляда. Возможно, она сознательно стремится сказать что-то – что-то свое, доселе почти невиданное и неслыханное: женщина пишет женщин. Ее обнаженные девочки – это не «Созревание» Мунка. На картине Мунка руки скрещены, чтобы спрятать лобок, плечи прижаты к только проступающей груди, взгляд раздраженный, щеки красные и – огромная нависшая тень. А на картинах Паулы тени нет.
Читать дальше