Михаил Качан - Школа на Кирочной. Потомку о моей жизни

Мы решили устроить фейерверк на стадионе. Вдоль беговой дорожки вокруг поля мы выложили соломины одну за другой. С одного края соломину подожгли, и огонь пошел от одной соломины к другой. Но фейерверка не получилось, порох шипел и горел, и никто из воспитателей ничего не заметил.

Через несколько дней нам сказали, что в соседнем пионерлагере кто-то подорвался на мине, и нам запретили выходить из лагеря. Мы по этому поводу не переживали, – у нас осталось ещё много пороха.

Когда мы в следующий раз раскладывали порох на стадионе, к нам подошел мальчик из соседнего отряда, где были мальчики постарше, и схватил пучок соломин.

– Положи на место, – сказал я, – нам нехватит.

Он посмотрел на меня, перевёл взгляд на ребят, которые явно были согласны со мной, и бросил соломины на дорожку.

– Ты, жидовская морда, – вдруг с ненавистью сказал он. – Я с тобой еще рассчитаюсь.

Я перехватил взгляды ребят. Они посмотрели сначала на него, потом на меня. Какое-то бешенство охватило меня. Меня впервые обозвали жидовской мордой. Этого никогда раньше не было. Я знал, что так обзывают евреев. Но это обозвали меня. И все ребята это слышали. И ждут моей реакции. Реакция была мгновенная, – я сжал кулаки и начал молотить им по его физиономии. Он ничего не успел сделать, как из носа пошла кровь.

Я никогда не был драчуном. Но тогда в одно мгновение принял это решение, и ударил другого, и до сих пор, хоть прошло уже 62 года с того лета, считаю это решение единственно правильным.

Мой обидчик убежал. Оказалось, он был сыном начальницы лагеря и нажаловался ей на меня. Началось расследование. Я сказал, что он словами обидел меня, но не сказал, какими. Вот и ты ответил бы ему словами, говорили они мне. А драться нельзя.

Обычно я спорил, и в спорах побеждал. Но здесь, мне казалось, был другой случай. Здесь нельзя было отвечать словами. ЧТО бы я мог сказать в ответ? Русская морда? Или что-то вроде этого? Это не ответ. Ответ на «жидовскую морду» может быть только один – кулаком в лицо.

– Никому и никогда не позволю себя унижать, – думал я.

Меня представили патологическим драчуном, вызвали родителей. Приехала мама. Ей наговорили про меня, какой я плохой, чуть что – дерусь, что это болезнь, и ее надо лечить и еще многое другое.

Маме я сказал, как меня обозвали. Она посмотрела на меня и сказала: «Молодец». Но не стала говорить об этом с начальницей лагеря.

То ли меня исключили из лагеря, то ли мама просто меня забрала, – не помню, но мы сразу вернулись в Ленинград. Больше я никогда в пионерлагере не был.

Папа и дедушка ничего мне не сказали, но я видел, что они гордятся мною. А бабушка вздохнула.

Мы с мамой пошли по каким-то ее делам на Невский проспект. Была середина дня последней декады августа. Было тепло и солнечно, но не жарко. Вблизи кинотеатра «Октябрь» нам повстречалась какая-то мамина довоенная подруга, и они долго стояли, разговаривая, перескакивая с темы на темы, обрадованные встречей.

Я стоял, прислушиваясь вполуха, поскольку не улавливал для себя ничего интересного. И вдруг подруга сказала слова, которые заставили меня насторожиться:

– Ну ладно, сказала она, – я с тобой совсем заболталась, – а у меня дома сидит голодный Зощенко.

14 августа 1946 года вышло Постановление Оргбюро ЦК ВКП (б) О журналах «Звезда» и «Ленинград». Оно было опубликовано во всех газетах, и я его, конечно, внимательно прочел. Вот, что там было написано про Зощенко:

– В журнале «Звезда» за последнее время… появилось много безыдейных, идеологически вредных произведений. Грубой ошибкой «Звезды» является предоставление литературной трибуны писателю Зощенко , произведения которого чужды советской литературе.

– Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание. Последний из опубликованных рассказов Зощенко «Приключения обезьяны» («Звезда», N 5—6 за 1946 г.) представляет пошлый пасквиль на советский быт и на советских людей.