Владимир Кулаков: Сердце в опилках

«Ничего, обвыкнется…» — Захарыч как мог помогал своему начинающему помощнику. Лишнего не требовал, оберегал, по утрам отпаивал отваром из овса, заставлял есть овощи, пару раз давал самовольные выходные…

…К концу второй недели новичок стал потихоньку приходить в себя. Захарыч понял это по бодрой его походке и обычному шутливому тону, от которого старый конюх начал было отвыкать:

— Захарыч, доброе х-хрютро! — мгновенно скаламбурил Пашка, услышав на конюшне неожиданное хрюканье, которого раньше не было. Старик, подметавший проход на мгновение замер с метлой в руках. Пашка начальственным тоном продолжил: — Слушай, тебя нельзя ни на минуту оставить — конюшня превращается в свинарник! Или ты меня решил теперь салом откормить, чтобы потом нещадно эксплуатировать? Ты — подметай, подметай!.. — Пашка стоял в проёме конюшенных ворот, сложив руки на груди и по-пижонски оперевшись ногой о стену. Очередной внеурочный выходной Пашке явно пошёл на пользу. Парень отоспался и порозовел. Теперь от белёных стен конюшни его уже можно было отличить.

— Ожил, хомут тебе в дышло! — Захарыч радостно всплеснул руками, широко улыбнулся и ответил на Пашкин вопрос, кивнув в угол:

— Это мне ещё одного помощника дали, теперь вас двое… — Захарыч посмотрел в сторону, откуда раздавалось утробное хрюканье.

— Какой масти, вороной аль серый в яблоках? «Полутяж» или скакун? — Пашка блеснул знаниями, приобретёнными неделю назад.

— «Полудохлый болтун»! — подобрал рифму Захарыч в тон Пашке, определив его собственную «масть». — Это клоуна свинья, Смыкова. Новенькая, молодая. Он её будет дрессировать, потом в номер введёт. Сколько у нас простоит не известно. Пока, вот, — хрюкает. Попробовал покормить её сухарём, куда там! Не жрёт, хм, — краля!.. — Видавший виды Захарыч был удивлён и озадачен поведением свиньи. Обычно они едят всё подряд. А тут — сухарь, деликатес!

— Захарыч! А может ты её не с той стороны кормил? — вкрадчиво спросил молодой помощник, делая серьёзное и озабоченное лицо. Увидев, как Захарыч, мысленно отсеивает «непечатные» слова и набирает в лёгкие воздуха, чтобы ответить, Пашка опередил:

— Я всё понял, Захарыч! Она час, как на конюшне, но тобой уже сыта по горло!

Старик, улыбаясь, сделал вид, что погнался за своим, наконец-то пришедшим в себя, помощником…

Захарыч…

Почти никто из цирковых не знал его имени. Для всех он был просто — «Захарыч». Это служило ему и именем, и фамилией, и должностью.

Хотя он был берейтором, задача которого — дрессировать лошадей, готовить их к манежной работе, но, по факту, работал и простым служащим по уходу за животными, и ветеринаром при необходимости, и ночным сторожем, и ангелом хранителем любого цирка, в котором находился на гастролях. Он мог как никто заточить сверло, подклеить жонглёрский реквизит, зачалить троса для воздушников, сплести редкой красоты и качества арапник, дать дельный совет. Даже мог одолжить денег со своего скромного жалования. К нему носили сгоревшие чайники, кофемолки, обувь для починки, остановившиеся часы и всё остальное. Однажды приволокли стиральную машину. Через час она уже вовсю жужжала в прачечной цирка.

Захарыча, казалось, знал весь мир — столько людей к нему обращалось и пользовалось его услугами, на все голоса и оттенки произнося спасительное — «Захарыч!». Он так к этому привык, что, пожалуй, и сам с трудом помнил своё имя…

Пашку заинтересовал этот вопрос и он его задал.

— Никита, вообще-то… — как-то неуверенно ответил Захарыч на вопрос. — Никита Захарович Стрельцов, девятьсот десятых годов рождения! — может впервые за долгие годы представился он. — Казачьего сословия. С Дону…

У него были могучие разлапистые руки, добрые и шершавые, с заскорузлыми, узловатыми, пожелтевшими от табака пальцами. Когда он ими касался лошадей, те громко пофыркивали, млели, и улыбались глазами…

Руки Захарыча были постоянно чем-то заняты: то выпрямляли какую-то проволочку, то что-то строгали, шили, клепали. И только поздно вечером они, наконец, обретали ненадолго покой. Пашка глядел на них и думал: «Сколько же вы переделали и перевидали за свои семьдесят с лишним лет!..»

После репетиции номера с лошадьми и уборки конюшни Захарыч с Пашкой садились чаёвничать. Это было нерушимой традицией. Стрельцов заваривал свой фирменный крепчайший чай, а Пашка приготавливал гору сухарей. До этого Пашка думал, что заварка нужна только для цвета: чай — это так — кипяток с сахаром, не более того.