Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

В действительности сама королевская роль, к которой готовили Густава, была в какой-то степени театром. Быть отличным от всех других людей своей нации, быть обязанным совершать церемонии, произносить реплики независимо от того, желаешь или нет. Жить всегда в центре внимания окружающих. В Европе XVIII века монарх должен был излучать великолепие; не обладавшая властью шведская королевская семья жила в своего рода унижении. Это очень сильно переживала королева Лувиса Ульрика. Как сестра Фридриха II Прусского она находила устрашающим контраст между своей прежней и своей новой родиной, и новая олицетворяла для нее все отрицательное. Поскольку королева не смогла сделать так, чтобы с ее волей считались в шведской политике, то компенсировала это установлением правил для королевской семьи. Для Густава это означало, по крайней мере, требование раздвоения в разыгрывании королевской роли. Семья была его внутренним кругом, замыкавшимся в себе самом, где действовали наиболее важные обязательства. Снаружи находились отечество, нация, народ, которые нередко представлялись вполне аморфной массой. Это накладывало обязательства, но отнюдь не связывало.

Однако и в маленьком семейном кругу была роль, которой предстояло становиться все более и более запутанной.

Отец семейства, Адольф Фредрик, был королем, а следовательно, его величеством. Сын охотно видел бы его таким, но был вынужден испытывать сильные сомнения. «Жители Свей, привыкшие видеть на своем троне великих и добродетельных королей, изменили это обыкновение в одном еще более дорогом и достойном для них. Они собираются у могил своих королей, в одном месте, вспоминая все благодеяния, всю нежность, которыми они пользовались в его правление. Вот уже в седьмой раз собравшиеся в залах Свей сословия государства следуют к могилам своих правителей; могилам, которые уже заключают в себе столь великих и почитаемых королей, но которые ныне принимают в свое лоно кротчайшего и благочестивейшего из всех государей. Кто не распознает за этими словами короля Адольфа Фредрика?» Эти слова стоят в начале «анкетных данных», которые Густав произнес 30 июля 1771 года при погребении отца в церкви Риддархольмсчюркан. Не может быть никакого сомнения в том, что Густав в данном случае отказал Адольфу Фредрику во всяком королевском величии, сосредоточившись на некоролевских качествах — кротости и благочестии. Лувиса Ульрика пришла в бешенство от дерзкого оттенка этой надгробной речи, некоторым образом свидетельствовавшей о том, что она потерпела неудачу в воспитании и мужа, и сына.

Но снисходительная оценка достоинств Адольфа Фредрика как короля вовсе не говорит о взаимоотношениях между отцом и сыном. Не приходится сомневаться в том, что слова о кротости и доброте Адольфа Фредрика были и искренними, и выстраданными. Переписка отца с Густавом содержит немного писем, и среди них, прежде всего, нет писем с излияниями. Адольф Фредрик не был большим любителем писать письма; его частные послания к сыну Густаву — образец лапидарных любезностей. Но можно заметить, что он писал, когда сын в этом нуждался. Время до и после свадьбы с Софией Магдаленой в 1766 году — тот период, когда краткие письма часто следуют одно за другим. И однажды, при отъезде Густава в Бергслаген и на рудник Фалу в сентябре 1768 года, прорывается чувство заботы и тревоги. Отец посылает врача, который должен сопровождать кронпринца, и просит сына держаться за ландсхёвдинга Тиласа, хозяина дома, чтобы чего-нибудь не случилось. О чем здесь речь — не совсем понятно, осталось лишь прорвавшееся теплое отцовское чувство. Вероятно, общению препятствовало то, что Адольф Фредрик не мог писать на своем родном — немецком — языке: Густав ему никогда не учился, хотя его родители оба были немцами.

В письмах Густава к отцу присутствует нота непринужденной искренности. Когда весть о внезапной кончине отца достигла его в Париже, он был явно взволнован и потрясен. Возможно, больше всего об этом говорят слова в рождественском письме, которое Густав отправил своей сестре Софии Альбертине, когда она вместе с матерью в 1771 году находилась в Берлине. Густав послал ей «bague de promesses» [1] Кольцо обещаний. Адольфа Фредрика, чтобы она передала матери на память о праздновании отцом Рождества с просьбой унаследовать его потом самому, если он будет иметь несчастье ее пережить. Он пишет «папа», но «маман» в этом написанном по-французски письме. Маленькая разница говорит, однако, о многом.