Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

«Я никогда не видал более сильного изменения, чем то, какое претерпело поведение короля за время с 1788 года и до его кончины, — писал в мемуарах Армфельт. — Неудачи очень пошли ему на пользу, и могу вас уверить, что если он когда и казался искавшим развлечений, ему приходилось для этого с усилием преодолевать себя, и что посреди этих увеселений его разум и мысли были далеко от них. Не припомню, чтобы я с самого конца войны среди праздников и развлечений хотя бы раз вел с ним беседу, которая не шла бы вокруг серьезных тем, и если случайно в нее проникала шутка или острота, то это скорее было похоже на цитату со стороны, чем на вспышку веселости». И Армфельт мечтает о том, как Густав, останься он жив, стал бы через несколько лет философом в Хага подобно Фридриху Великому в Сан-Суси.

Суждение Армфельта представляет огромный интерес, даже если неосознанно свидетельствует об изменившейся роли самого Армфельта — из организатора придворных увеселений ставшего центральной у трона фигурой королевской политики. Но убедительно звучит его описание Густава средних лет, уже довольно полного и обремененного ответственностью. Некогда стеснительный и неуверенный в себе молодой государь, при всем своем безвластии являвшийся надеждой просвещенной Европы, проделал долгий путь через героические мечтания, иллюзии и разыгрывание политической роли к жестокому опыту ненависти, войны и массовых смертей. Он получил власть, но утратил радость жизни. Теперь казалось безнадежным снова начинать героическую роль. Оставались только будни — выдержит ли он их?

Ему так и не суждено было подвергнуться этому испытанию.

Наверно, для убийц тиранов не очень обычное дело обладать чувством юмора. Однако так обстояло с тем, кто был главой заговора, стоившего Густаву III жизни: с генерал-майором Карлом Фредриком Пеклином. 72-летний, хладнокровный, интеллигентный и бесстрашный, он являл собой вневременную, почти идиллическую фигуру в большой толпе горячих голов, которые тем или иным способом хотели избавиться от короля Густава. Он был осколком антироялизма эры свобод, одним из вожаков колпаков в 1760-е годы и единственным, кто всерьез пытался организовать вооруженное сопротивление государственному перевороту 1772 года. В 1786 году он принадлежал к оппозиционерам в Рыцарском доме, в 1789-м содержался под домашним арестом и молча участвовал в риксдаге 1792 года в Евле. В действительности он со своими сторонниками был готов отважиться на революцию, если бы, как того опасалась оппозиция, король предпринял в Евле новый государственный переворот.

Разнородная толпа из более чем ста оппозиционеров, которые, согласно подсчетам Андерса Ларсона в его незавершенной докторской диссертации «Заговор против Густава III», в большей или меньшей степени были замешаны в заговор 1792 года, уже самой своей пестротой говорит кое-что существенное о короле Густаве. Он всегда пробуждал сильные чувства — за или против. Во всех отношениях явный истерик, сочетавший неприкосновенность королевского достоинства с непосредственными контактами при разыгрывании политической роли, должен был многим действовать на нервы, даже своим друзьям и сторонникам, и быть многими ненавидим. Значительное большинство заговорщиков составляли дворяне, и главной причиной их непримиримого гнева было обхождение Густава с дворянством на риксдаге 1789 года. Небольшая группа молодых людей находилась под впечатлением идей американской и французской революций и являла собой собственно тираноубийц. Но каждый из самых активных из них имея ту или иную личную причину для ненависти. Капитан и коммерсант Якоб Юхан Анкарстрём был возмущен тем, что Хестеску избрали козлом отпущения за аньяльский мятеж, и Анкарстрём проводил его до места казни. Адольфу Людвигу Риббингу не дали жениться на его возлюбленной Шарлотте Де Геер, вместо этого она была обещана фавориту короля гофшталмейстеру Хансу Хенрику фон Эссену. Клаэса Фредрика Хурна возмутило то, как обошлись с его отцом, генералом Фредриком Хурном, который в 1772 году принадлежал к самым активным помощникам короля, но в 1789-м был арестован.

Не выяснено и, вероятно, никогда не будет выяснено, почему именно Анкарстрём взял на себя исполнение покушения. Хотя самый говорливый автор того времени Карл Кристоффер Ёрвелль был опекуном Анкарстрёма и описал его, он во многом остается загадкой. Наверняка известно лишь, что он получил бесчеловечно строгое воспитание противоестественно сурового отца и рос с психическими отклонениями, которые нашли свое выражение в суровом отношении к подчиненным. Но отсюда не следует, что он должен был испытывать особое удовлетворение, стреляя в королей. Во время допросов на суде он обнаруживал приверженность к радикальной идеологии, но неизвестно, где он ее усвоил и каков был его интеллект. Рисунок, подаренный им в юные годы дочери Ёрвелля, матери Луве Альмквиста, исполнен угрюмости и символической силы. Анкарстрём был одинок, после того как жена оставила его ради некоего возлюбленного, и был богат и скуп. При подготовке покушения он был точен и планомерно расчетлив. После ареста он сделал все возможное, чтобы выгородить своих сообщников, и до конца брал всю вину на себя. Во время казни он до последнего мгновения держался мужественно.