Александр Панкратов-Чёрный: Судьба-злодейка

Последняя моя встреча с Лиозновой состоялась, когда Татьяна Михайловна уже была тяжело больна. Она пришла в «Дом Ханжонкова», который был на Маяковке. Меня попросили вручить медаль Ханжонкова Татьяне Михайловне Лиозновой и Татьяне Окуневской. Я съюморил, сказал что-то вроде:

Юля не смогла тогда быть на вручении, но она просила меня Татьяне Михайловне передать какую-то куколку (Татьяна Михайловна собирала игрушки). Я вручил медали, прочитал стихотворение, воспевающее женщин в кинематографе, и Татьяне Михайловне на ухо шепчу:

– Это от Юли…

И даю тихонько ей игрушку. А Лиознова берет ее и на весь зал говорит:

– Друзья мои, это Юлечка Монахова мне подарила.

И начала рассказывать про мою жену: какая она славная, какая хорошая… А я стоял у микрофона и комментировал:

– Это Татьяна Михайловна говорит так, чтобы я свою жену не обижал. Она пытается мне доказать, что моя жена – ангел… Хотя это мне лучше всех известно.

Вот такое шоу мы устроили.

Когда Татьяна Михайловна ушла из кино, Юлю стали перебрасывать на какие-то рекламные ролики – это после работы на полнометражных картинах. Она приходила домой и плакала:

– Ну что я буду на рекламных роликах сидеть? Я даже не знаю, как их редактировать.

Она привыкла к полнометражным фильмам, к сценарной работе. Тогда я ей сказал:

– Все, уходи.

Она ушла, и сейчас меня редактирует, мою жизнь, мое здоровье. И мне кажется, счастлива. Если нет – я подумаю, что сделать, чтобы она была счастлива.

Мне очень повезло, что с самого рождения сына его воспитанием занимался мой тесть. Все музыкальные способности у Владьки – от него. К сожалению, у сына мой характер: ни перед кем не гнуться, не заискивать – быть самим собой во всем. Но это и черта его деда. Теща Любовь Михайловна много лет Володю воспитывала, души в нем не чаяла.

Я жалею, что не так много времени проводил с сыном, когда он рос, потому что приходилось много работать, надо было обеспечивать семью. Юля уже ушла с Киностудии им. Горького. У моей сестры в Сибири погиб муж-шахтер, а у нее двое дочерей и внучка – тоже на моем содержании. Поэтому я соглашался даже на предложения, которые мне не нравились. Мне стыдно было, когда Юлька приезжала ко мне в экспедицию на съемки и ей не во что было переодеться. Я уже был популярным артистом – а денег нет. Стыдно было, что у нее не было вечернего платья, чтобы пройти на фестивале по красной дорожке. Но Юля относилась к этому с юмором. Она мне говорила:

– Пойду в том, что есть. Давай схулиганим.

Вот я иду в парадной одежде, а сам возьму и одну брючину засучу – то есть с голой ногой иду, но в смокинге. Так мы хулиганили, оправдывая свое нищенство.

А сыном не было достаточно времени заниматься, потому что я часто был в экспедициях. Владьку я только пару раз брал с собой. Первый раз, когда сыну исполнилось 9 лет, мы с ним поехали в Дагомыс недалеко от Сочи. Я участвовал в съемках фильма «Отель «Эдем» Володи Любомудрова. Думаю, море рядом, Володя отдохнет, покупается, загорит. Как раз шли школьные каникулы. Поручил ассистентке по актерам присматривать за ребенком. А сын взял и влюбился в Таню Догилеву, которая с нами снималась, и стал писать стихи. Юля, когда мы приехали, нашла у него тетрадку. А в ней – грустные-грустные стихи моего сына:

Это он посвятил Тане Догилевой. Такие трогательные детские стихи. Он и сейчас пишет, даже на английском, но мне не показывает.

Второй раз я взял Владьку в экспедицию в Пензенскую область, где мы снимали фильм «Русские братья». Это была последняя роль Володи Ивашева. Снимал мой друг Коля Фомин, с которым мы вместе учились в Горьковском театральном училище. И я Колю попросил, чтобы он Володю Ивашева утвердил на роль офицера Белой гвардии: он в то время сидел без работы. Снималась и Нина Русланова, замечательная актриса. Витя Павлов тоже по моей рекомендации пришел в фильм. И в эту экспедицию я взял сына. Ему там исполнилось 10 лет. Витя Павлов подарил Володе детские настенные часы в форме мухомора, которые до сих пор у него хранятся – вот это было первое прикосновение моего сына к кинематографу. До этого бабушка, Любовь Михайловна («бриллиантовая», как я ее называл), оберегала моего сына от кинематографа. Она прожила с Владимиром Васильевичем всю свою жизнь и понимала, как страшно и мучительно дается это кино.