Ван Гог. Письма

местности к западу от Монса) занимаются исключительно добычей угля. Внушительное

зрелище представляют собой эти уходящие на 300 м под землю шахты, куда изо дня в день

спускается рабочее население, достойное нашего уважения и симпатии. Углекоп – это особый

человеческий тип, характерный для Боринажа: дневной свет для него не существует – он

наслаждается солнечными лучами только по воскресеньям. При свете лампы, струящей слабый,

тусклый свет, трудится он в тесном забое, скрючившись, а то и лежа, чтобы вырвать из лона

земли уголь, который, как всем известно, приносит нам такую большую пользу. На работе он

непрерывно подвергается тысячам опасностей, но бельгийский шахтер обладает счастливым

характером: он привык к такому образу жизни и, спускаясь в шахту, во тьме которой ему светит

лишь прикрепленная к его шапке маленькая лампочка, он вверяет себя богу, а господь видит его

труд и охраняет его самого, его жену и детей».

Боринаж расположен, таким образом, южнее Лессина, где находятся каменоломни. Мне

очень хотелось бы поехать туда в качестве проповедника. Трехмесячный испытательный срок,

который ставят условием господа де Йонге и пастор Питерсен, уже почти прошел. Св. Павел,

прежде чем начать проповедовать, отправиться в апостольские скитания и по-настоящему

трудиться среди язычников, провел три года в Аравии. Если бы я тоже имел возможность года

три спокойно поработать в подобной местности, все время учась и наблюдая, я бы, конечно,

вернулся и мог бы сказать нечто такое, что действительно ценно, что стоит послушать; говорю

это со всей скромностью, но тем не менее уверенно.

Если бог захочет этого и сохранит мне жизнь, я приблизительно к тридцати годам смогу

начать работу с надлежащей подготовкой и опытом: тогда я стану большим мастером своего

дела и более созрею для него, чем сейчас.

Я повторяю тебе это еще раз, хотя мы об этом уже говорили. В Боринаже довольно

много маленьких протестантских общин, равно как, разумеется, и школ. Ах, если бы мне дали

там хоть какое-нибудь местечко, чтобы я мог работать так, как мы с тобой мечтали, и

проповедовать Евангелие беднякам, то есть тем, кто в нем нуждается и для кого оно особенно

близко, а все свободное в течение недели время посвящать учению!

Ты, конечно, бывал в Сен-Жиле? Я тоже однажды совершил поездку в эти края, на

Старую заставу. Там, где берет начало дорога на Мон Сен-Жан, есть еще один холм –

Альсемберг. С него можно увидеть весь город, а справа от него находится сенжильское

кладбище, все в кедрах и плюще.

Идя дальше, попадаешь в Форе. Местность эта очень живописна, на склонах холмов

стоят старые дома, похожие на хижины среди дюн, которые так хорошо писал Босбоом. Там

можно наблюдать всевозможные полевые работы: сев, копку картофеля, мойку репы, причем

все это, даже сбор хвороста, живописно и во многом напоминает Монмартр.

Есть здесь старые поросшие плющом или диким виноградом дома и красивые трактиры;

среди зданий, которые бросились мне в глаза, отмечу, в частности, дом одного горчичного

фабриканта по фамилии Веркистен. Его владение – настоящая картина в духе Тейса Мариса.

Там и сям виднеются небольшие каменоломни, к которым ведут осевшие дороги с глубокими

колеями, бредут маленькие белые лошадки с красными помпонами на голове и возчики в синих

блузах; хватает там и пастухов, пасущих овец, и женщин, одетых в черные платья и белые

чепцы и напоминающих женщин де Гру.

Здесь есть места, – благодарение богу, они встречаются повсюду! – где чувствуешь

себя как-то особенно дома, где испытываешь странное, давно знакомое ощущение, похожее на

тоску по родине, ощущение, в котором есть нечто горькое и грустное, но которое укрепляет

душу и – неизвестно, как и почему – пробуждает в нас новые силы и охоту к работе. В тот

день я ушел еще дальше, за Форе, и свернул на боковую дорогу, ведущую к старой заросшей

плющом церкви. Я обнаружил там множество лип, которые переплелись друг с другом еще

больше и были, так сказать, еще более готическими, чем те, что мы видели в парке; а со

стороны осевшей дороги, идущей к кладбищу, виднелись искривленные стволы и корни

деревьев, не менее причудливые, чем те, что награвировал Альбрехт Дюрер в «Рыцаре, смерти и

дьяволе».

Видел ли ты когда-нибудь картину Карло Дольчи «Гефсиманский сад» или, вернее,

фотографию с нее? Я видел ее недавно – в ней есть что-то от Рембрандта. Ты, конечно, хорошо