Пётр Вершигора - Люди с чистой совестью

Хлопцы рассказывали, что накануне, став перед необходимостью бросить все тяжести, даже не ругаясь, а лишь поскрипывая зубами, вызвал Ковпак командира батареи и спросил, сколько осталось боеприпасов.

— Полтора «бе–ка», товарищ командир.

Старик махнул рукой.

— Ты мне по–человечески говори. Бо може это твой последний артиллерийский день. А там пойдешь в пехоту!

С Аксенова сразу слетел его обычный форс.

— Можно и по–пехотному. По сто восемьдесят снарядов на орудие.

Разведчики Горкунова точно подтвердили и установили данные о сосредоточении венгерской дивизии и полка СС.

Ковпак долго объяснял на местности командиру батареи, где именно скопление вражеской пехоты, где минометные батареи.

— Все снаряды по противнику выпустить! — выкрикнул он и, повернувшись, заковылял вверх по склону.

Аксенов догнал его.

— А как же позиция для прямой? Не подходящая.

— Ладно. Бей по площадям. Дождался–таки.

Аксенов с недоумением смотрел на командира. Уже год отучал его дед от этой «вредной» артиллерийской привычки.

Ковпак повернулся резко к командиру батареи.

— Не понял? Пушки взрывать будем.

— А как же с обозом? С личным составом?

— Обоза нема. Батарейцев — в пехоту. А сам уйди с глаз моих и душу мне не тревожь.

Мы подошли к отряду уже тогда, когда этот жестокий, с кровью сердца отданный приказ был выполнен.

— Когда батарея вела огонь, — рассказывал мне Панин, — дед сиял. Лазил на вершину сопки, которую бомбили фашистские стервятники. Когда же смолкли выстрелы с нашей стороны, долго прислушивался. Но вот раздалось и несколько последних взрывов, разнесших пушчонки на куски. Гляжу: старик сел на траву. Долго так сидел задумавшись. Затем встал и, опираясь на палку, побрел к лагерю прямо через оголенную вершину сопки, через щепки разбомбленного обоза.

Семен Васильевич тоже вышел нам навстречу. Остановил меня жестом.

— Ладно, не рапортуй. Знаю все главное. Детали потом расскажешь. Пойдем ко мне, посидим.

Мы долго сидели молча.

— Ну как? Плохо дело? — прервал я молчание.

— Да, неважно.

Опять помолчали.

— И какое решение?

— Решения пока нет. Мысль есть.

— Назад?

Руднев молча пожал плечами.

— На равнину?

— Пока не будем предрешать этого. Подумаем.

Я доложил комиссару о добытых сведениях. Он слушал меня рассеянно. Даже развеселившая ребят Карпенко весть об истерике «фюрера» не произвела на него впечатления. Он думал о другом. Мы долго молчали.

— Семен Васильевич, а не кажется ли вам, что мы сами рубим сук, на котором держимся?

— Пояснее нельзя? Ты что, в стиле Кольки Мудрого решил выражаться? Какой сук?

— Обоз. Свободу маневра — степь и просторы!

Руднев нахмурился и сказал:

— Ладно. Иди к начштабу. Отдыхай!

Через полчаса он уже обходил роты, пришедшие со мной, Весело, как ни в чем не бывало, говорил с бойцами.

— Ну, как отдыхаете? Лежите, ребята. Трудновато пришлось?

— Да нет, ничего, комиссар Семен Васильевич, — за всех ответил Митя Черемушкин. — Нам что? Мы вроде как в сорок первом году, пару дней поболтались: ни немцу никакого вреда, ни себе пользы — только страх да паника из этих окружениев выходит.

— Неужели даже паника была, хлопцы? Ай–ай–ай, не ожидал, — укоризненно закачал головой комиссар.

Ребята загалдели.

— Да не. Это он так, к примеру.

— Ну, а претензии есть? — усмехнувшись, спросил комиссар.

— Имеются, — громко сказал Черемушкин, хватаясь за деревце, у которого лежал до сих пор.

— Сиди, сиди, Митя, — остановил разведчика Руднев. — Если насчет харчишек, так эти претензии пока не выполнимы, — вздохнул он.

— Да вы що, Семен Васильевич? Товарищ комиссар, — загалдели кругом. — Разве ж мы не понимаем? Какого черта трепешься, — цыкнул кто–то на Черемушкина.

— Да нет, ребята! Тут совсем другая претензия.

— Тихо, хлопцы, не шуметь. Говори свою претензию, — нахмурился комиссар.

Черемушкин серьезнейшим тоном, глубоко в хитроватых глазах скрывая смешинку, заговорил громко:

— Претензия вот какая. От всех нас: а нельзя ли, товарищи командование, хотя бы для лежания место поровнее? Не привык я в таком положении. Три дня не спал и никак уснуть не могу. Дерево ногами уже наполовину подсек.

Кругом засмеялись.

— Понятно, — улыбнулся комиссар. — Но это же, хлопцы, военная хитрость.

— Ну, раз военная — другое дело. На всякий случай, буду и на голове привыкать ходить и на веточке отдыхать, как петух, — миролюбиво закончил свою претензию Черемушкин.