Людмила Бояджиева: Гумилев и другие мужчины «дикой девочки»

Дома у Вали Тюльпановой потом делились впечатлениями. На круглом столике, накрытом крахмальной кружевной скатертью, стояли синяя ваза со свежими хризантемами и коробка конфет — особая, трехэтажная. И цветы, и конфеты — презент Гумилева дамам за визит и участие в обсуждении стихов.

— Смешной мальчик. Грот с фонтаном устроил. Ты заметила мою позу? Изогнулась точь-в-точь как его Ундина…

— Да он сам обомлел. С конфетами и книгами выбежал — метал перед тобой поэтов, словно из сокровищницы. Теперь ты начитанная станешь. Не сомневаюсь, он самое лучшее выложил. Ох, и закрутились дела!

— И ничего не закрутилось. Он мне совершенно безразличен. — Анна достала из вазы желтую хризантему и покрутила у носа. — А желтые цветы, говорят, к разлуке…

Разлука не случилась. Через два года в той же комнате подруги в который раз обсуждали прочно застрявшего в их жизни Гумилева и ели подаренные им Анне конфеты.

— Вот Николай Степанович к тебе прилип — за уши не оттянешь. — Валя, симпатизировавшая Николаю, подмигнула: — Стихами засыпал!

— И конфетами. Сам — страшный сладкоежка и нас развращает.

— Да у него и стихи такие — гурманские. — Валя нараспев прочла:

Что-то там про рыб тра-ля-ля — не помню. А потом опять про тебя:

Вдумайся: чувственность какая — «атласистая кожа». Словно кончиками пальцев по шее проводит… — Валя изобразила упоение, томно опустив ресницы.

— Да у него просто «атласная» в размер не влезла! И вообще — очень длинные стихи. — Анна постаралась скрыть удовольствие от описания ее красот. — По-моему, надо больше реализма.

— Да там дальше вполне реально про «маленькую грудь»! Твою! — насмешничала Валя. — А это уж даже слишком — «мировой играя крутизной…»

— Выдумывает он все. Грудь мою не видел. И крутизны тоже… А недавно кольцо подарил золотое с рубином. Только оно в щель завалилось — пол рассохшийся.

— Доску поднять надо. Вещь дорогущая! — Валя закатила глаза от наслаждения, причмокивая: — Шоколад с пьяной вишней — обожаю!

Анна конфет не трогала — по части еды, и особенно сладостей, энтузиазмом она не отличалась.

— И отлично, что завалилось. Не надо мне таких дорогих подарков… — Анна покрутила бахрому скатерти. Помолчала. — В жены меня зовет. Намеками. Уже третий год.

Валя, пробовавшая уже помадку с фисташками, едва не подавилась:

— А гимназия как же?

— Скоро получит выпускной диплом, я тоже заканчиваю. Как думаешь, стоит?

— Думаю… — Валя наморщила лоб, будто стояла у доски с трудной задачкой. — Ну давай рассуждать трезво. Не красавец. Но оригинален, из хорошей семьи, и талант большой — если уж сам Анненский внимание обратил. Упрямый, настойчивый… Такой непременно весь свет объездит.

— Прелестно! А мне-то что прикажете делать? — Анна усмехнулась. — Чемоданы за ним таскать?

— Как ты не понимаешь? Путешествовать с мужем! Это же так захватывающе!

— Чрезвычайно! Через пустыню на верблюдах, а потом в каком-нибудь вигваме на костре котлеты из змей жарить! Или в Африке крокодилов кормить… Он в стихах даже страшно сказать что себе предрекает. Послушай:

И это только начало стихотворения! Кипарисовый костер ему нужен, представляешь?! Нет, ты вдумайся, Валька, он же пророчит собственную смерть! Это же самоубийство! Этого делать никогда нельзя. — Глаза Анны потемнели. — Поверь мне: слово обладает магической силой. Я чувствую. Когда они во мне начинают бурлить, даже страшно. Не я их хозяйка — они мной командуют!

— Да, зря Николай так пророчествами разбрасывается. Скажи ему непременно!

— Он знает и потому играет с судьбой, как пьяный гусар с заряженным пистолетом. Потому и рвется к опасностям. Рисковый, отчаянный. И пижон!

— Хорошо, пусть в Африку едет, — согласилась Валя. — Там опасности жуткие со всех сторон и полная варваризация туземцев. А тем временем жизнь искусства в Питере разворачивается. Жена тут, а муж там. Не зря же он тебя уже третий год таскает по культурным событиям — то на вечер в ратушу, то на концерт Айседоры Дункан, то на студенческие вечера. Даже модный спиритический сеанс у Бернса Майера не пропустил! Я аж обзавидовалась.