Людмила Бояджиева - Уроки любви

Пасмурным мартовским утром у комфортабельного особняка в тихом квартале Парижа остановилась наемная коляска. Пожилой, но расторопный дворецкий помог выйти молодой даме и подал знак горничной перенести в дом небольшой саквояж. Дама произнесла короткое приветствие и огляделась.

В каменных вазонах у солидного подъезда розовели кустики маргариток. Крупные почки сиреневых кустов, растущих вдоль ограды, унизывали хрустальные капли, то ли с праздничной, то ли с печальной торжественностью. Побеги плюща, цепляющиеся за ноздреватый туф, добрались до полукруглой мансарды, где за широкой балконной дверью белела пышная кисейная маркиза.

— Спальня ждет вас, мадемуазель. — Заверил дворецкий, проследив взгляд прибывшей, и тут же отвел глаза, поймав себя на том, что разглядывал ее с неподобающим любопытством.

Темно-серый дорожный костюм схватывал тонкую фигуру молодой женщины с тем особым шиком, когда желание подчеркнуть свою прелесть выражается в непритязательной простоте. Маленькая черная фетровая шляпа с короткой вуалеткой позволяла рассмотреть персиковую нежность высоких скул, бархатную черноту глаз в обрамлении пушистых, словно меховых, ресниц, нежный рот, который каждый встречный, гордясь своим поэтическим вдохновением, наверняка сравнивал с розой. В линиях этого пухлого, не тронутого помадой рта пряталась какая-то загадка. Они говорили о женщине слишком много, чтобы это могло быть правдой. Дворецкий Стефан, считавший себя знатоком дамских прелестей, увидел в рисунке губ прибывшей волевую уверенность и беззащитность, насмешливость и грусть, монашескую строгость и редкое, изнеженное сладострастие.

Одно было очевидно: чуть поднятые уголки дивного рта не означали улыбки — женщина очень устала и была далека от веселья. Ее руки в велюровых перчатках с напряжением сжимали стеклярусный кисет, в пушистых глазах прятался страх, а запах духов горчил, выдавая тревогу.

И еще кое-что мог бы под присягой заявить Стефан, а попросту — Степан Филков, — эта юная дама не была его хозяйкой — той смешливой, жизнелюбивой кокеткой, что два года назад таким же хмурым мартовским утром покинула свой дом.

Получив накануне телеграмму из Варшавы, Степан возрадовался и начал спешно готовиться к встрече.

«Возвращаюсь 25. Ничему не удивляйся. Не задавай вопросов. — А.Б.»

Анастасия Васильевна распорядилась не удивляться, а следовательно, так тому и быть. И если верного Степана и распирало от вопросов, он придерживал их при себе.

Прибывшая дама сама начала разговор, лишь только они остались вдвоем в празднично прибранной гостиной.

— Я друг Анастасии Барковской. Простите за обман. Я вынуждена была воспользоваться документами вашей хозяйки и дать от ее имени телеграмму. Анастасия уверяла, что вам можно доверять.

Прочтите вот это, хорошенько подумайте, а потом поднимитесь ко мне. — Дама протянула Степану письмо. — Я переоденусь и позову вас.

Она неторопливо пошла наверх по широкой деревянной лестнице, останавливаясь, чтобы рассмотреть висящие на стене портреты. Гибкий стан откидывался на резную балюстраду с усталой небрежностью. Стефан снова подумал о том, что приятельница его хозяйки на диво хороша…

«Верный друг, я умираю. — Прочитал дворецкий на листе линованной тетрадной бумаги. — Мысли мои мутятся — сильный жар держится уже неделю. Не знаю, имею ли право нынче. в одиночестве и бессилии, затевать это сложное дело. Но уверена твердо — душа моя не найдет покоя, пока не будут розданы все „долги“.

Благодарю судьбу за последний дар — она послала мне друга. Молодая женщина, которой надлежит продолжить мое дело — моя тезка и она тоже — наполовину русская.

Уверена, Анастасии придется нелегко. Помоги ей, если потребуется, как помогал мне.

Молись за меня и прости все, в чем провинилась перед тобой.

Степан перекрестился на «красный угол» большой, выходящей в сад гостиной, светлой и веселой. в отличии от сумрачных комнат родового имения Барковских в Тульской губернии. Дом был конфискован по постановлению суда, вместе со всем имуществом богатого помещика.

Скандальный процесс фальшивомонетчиков несколько месяцев будоражил общественное мнение в связи с громкими именами обвиняемых.

Василий Иванович Барковский повесился в камере после вынесения приговора. Его супруга Кити — урожденная Дебраш, с двенадцатилетней дочерью Настей и преданным дворецким Степаном вернулась в Авиньон, где изо всех сил старалась скрыть от чопорной буржуазной родни правду о преступлении и смерти мужа.