Людмила Бояджиева - Гумилев и другие мужчины «дикой девочки»

Супруг был хорош собой, жизнелюбив и чрезвычайно влюбчив. Удерживать его в семье Инне Эразмовне было, конечно же, не под силу, как и остановить расхищение им своего приданого. У нее и так все в доме разваливалось. Народу полно — прислуга, гувернантки, а порядку никакого. Каждый делал что хотел, даже ели члены семьи в разное время. Неуют, беспорядок, суета. И среди этого бедлама медленно передвигалось голубоглазое создание, погруженное в неведомые никому мысли. Природную потерянность и подавленность Инны Эразмовны усугубили частые смерти детей — в семье свирепствовал туберкулез. То ли страх очередной потери, то ли какой-то сомнамбулический вид прозрения грядущих бед держал мать семейства в состоянии притупления чувств и мыслей. Она все время прислушивалась к чему-то происходящему глубоко внутри, но не пыталась выразить ощущения, разобраться в них.

Вначале умерла четырехлетняя Рика, что повергло пятилетнюю Аню в шок. Затем в юном возрасте ушла в небытие красавица Инна, много позже старший сын Андрей принял смертельную дозу морфия, не смирившись с гибелью своей маленькой дочери.

И молчаливость, и сумрачность взгляда, и глубинный трагизм души Анна унаследовала от матери. Зато от отца — рост, величавость осанки, свободолюбие и напористость. Она точно знала, что не повторит судьбу мамы и тысяч женщин, пожертвовавших себя детопроизводству. А может быть, тихая отстраненность Инны Эразмовны, витавшей в облаках, и есть тот кокон «песенного дара» — сочинительства, который со временем проснется в одной из ее дочерей и превратится в крылатую Психею?

Анна сумела преобразить летопись семьи в повествование значительное и взять себе псевдоним якобы собственного предка — хана Ахмата. Она гордилась тем, что в ее роду сильна татаро-монгольская ветвь, и утверждала: Ахматова — фамилия бабки с материнской стороны, татарской княжны из некогда могущественного клана, основанного знатным чингизидом Ахматом. В своей биографии она пишет: «Хана Ахмата убил ночью в его шатре подкупленный русский убийца, и этим, как повествует Карамзин, покончилось на Руси монгольское иго. Этот Ахмат, как известно, был чингизидом». Анна сохранила семейный миф о прабабушке-чингизидке, от которой вроде бы остались драгоценности, и среди них — роковое черное кольцо, потеря которого чревата большими несчастьями. И именно от предков, от золотоордынских ханов, как утверждала она, перешел к ней дар ясновидения.

Однако прабабушка, урожденная Ахматова Анна Егоровна, и ее мать Прасковья Федосеевна были чистокровными русскими дворянками. Ни чингизидок, ни татарских княжон в роду этих Ахматовых не было. Как и особ греческих кровей, упоминаемых Анной для придания основательности фамильному древу.

Но разве имеют значение состав крови и генетическая наследственность существа уникального? Существа, если и имеющего некое высшее родство (возможно, как верил Гумилев, по линии реинкарнации), то с самыми высокими представителями человеческого рода. Девочка с малых лет вынашивала убежденность в собственной исключительности. И не на пустом месте. Ей не только удавалось сгибать свое гуттаперчевое тело, как прутик, бесстрашно заплывать к горизонту, толковать сны, предвидеть события, она ощущала присутствие в себе некой особой силы, требующей выражения. И способ выражения мог быть лишь один — запечатлевать звучащую в мироздании музыку в словах.

«Продиктованные строчки», «просто» ложащиеся в тетрадь, — мощное призвание. Здесь уже ни рисовать, ни кидаться к фортепиано не приходится. Всепобеждающий зов — словно печать на лбу, клеймо судьбы, отметка в послужном листке — не оставляет выбора, забирает душу целиком. Записывай продиктованные строки — для того ты и явилась на землю. А все обостренные сенсорные механизмы для того и даны, чтобы суметь услышать в «бездне шепотов и звонов один все победивший звук».