Николай Пустынцев - Сквозь свинцовую вьюгу

Лейтенант выводил нас в поле и ставил задачу:

— Местность до мельчайших деталей изучена противником. Каждый кустик на учете. Возможны действия вражеских разведчиков: наблюдение ведем не только мы, но и немцы. Где расположите наблюдательный пункт, чем замаскируетесь?

И начиналось решение задачи из области высшей математики, или, точнее, сложнейшее шахматное состязание. Мучительно обдумываешь каждый ход. Куда ни кинешься — лейтенант бракует: у врага здесь сильная защита. Порой приходишь в отчаяние: сделать ничего невозможно. Но в конце концов находишь то, что ищешь. Нужно учитывать, где находится противник, в какой стороне света, солнечный день или пасмурный, облака высокие или низкие, утро, полдень или вечер. Вспоминаешь законы света, оптики. Да, многое нужно знать не только офицеру, но и солдату в современной войне.

Из «старичков» в нашем отделении осталось трое: Давыдин, Трошенков и я. Одних отправили в госпиталь, других похоронили на орловской земле.

В самые последние дни ранило осколком мины Дорохина. В тяжелом состоянии его эвакуировали в армейский госпиталь.

Командир отделения у нас сейчас новый — Алексей Шмельков, старший сержант, невысокий плотный паренек лет двадцати двух. По характеру Шмельков совсем не похож на суховатого и официального Дорохина. В кругу солдат он завзятый шутник и весельчак. Его краснощекое лицо то и дело озаряется улыбкой.

— С таким воевать легко будет, — говорят солдаты. — Командир нашенский.

С приварком у нас туго. За ужином, глотая похлебку из «шрапнели», молодые недовольно бурчат:

— Скорей бы на передовую. Там, говорят, еды вволю.

Давыдин с усмешкой качает головой:

— Житье там — разлюли малина: на обед жаркое из фугасок, отбивные из полковых мин.

Из солдат нового пополнения я больше всех сдружился с Сашей Тимровым и Андреем Лыковым.

Тимров — мой коллега, педагог-словесник. Это длинный сухотелый парень лет двадцати пяти, в короткой, до колен, шинелишке, обмотках и здоровенных армейских башмаках. От всей его чуточку нескладной фигуры веяло добротой и радушием.

Саша редко бывает один. Чаще видишь его окруженным солдатами. То он читает им свежий номер «дивизионки», а то просто задушевно беседует, рассказывает о былом.

Как я любил его в эти минуты!

Сядет он, бывало, на нары, подвернет под себя по-татарски длинные ноги. Глаза озорно блестят, голосок приятный, окающий:

— Учился я до войны в Ярославле, в институте. Педагогическом. Стипендия с гулькин нос. Прирабатывать приходилось. Двинемся с ребятами на Волгу, на пристань... Сколько за день мешков-трехпудовичков на горбу перенесешь — и счесть мудрено. Зато закалка...

Любил Саша и помечтать. Как-то поздним вечером мы возвращались с ротных занятий. Ночное небо сияло перламутрами звезд. Саша остановился, долго смотрел на них и сказал:

— Вот посмотреть бы, какой будет жизнь на земле этак лет через полсотни. На Марс и Венеру будут летать люди. И вдруг, улыбнувшись, добавил: — А все-таки живем мы, черт возьми, в интереснейшее время. Потомки завидовать будут нам!

Андрей Лыков — уроженец Сибири. Неутомимый песенник, плясун, он сразу стал общим любимцем роты. Было в этом кудрявом парне много милой деревенской простоты, искренности и живого участия к людям.

* * *

Скрипнула дверь. Клубы молочного пара ворвались в жарко натопленную землянку. В проеме двери показались лейтенант и старший политрук.

Мы все встали, удивляясь внезапному приходу командиров.

— Садитесь, садитесь, товарищи!

Голос лейтенанта звучал как-то по-особому тепло и сердечно. Смуглое горбоносое лицо было празднично и торжественно.

Мы потеснились, дали место у грубо сколоченного деревянного стола.

В землянке стало необычно тихо. Мы слышали, как в железной, раскаленной докрасна печке звонко потрескивали дрова.

— Товарищи! — заговорил лейтенант. Я видел, как у него задрожала щетинка усов, нервно вздернулась бровь. — Товарищи, только что передали по радио экстренное сообщение. Сегодня, девятнадцатого ноября, войска Юго-Западного и Донского фронтов перешли в контрнаступление в районе Сталинграда. Враг окружен...

Словно прорвалась невидимая плотина. Мы повскакивали с мест, захлопали, закричали: «Ура сталинградцам! Ура героям!» А Леша Давыдин, отвернувшись в сторону, смахнул рукавом непроизвольно появившуюся слезу и, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Выстояли все-таки братишки, выстояли!

В тот вечер я долго не мог заснуть. Вспоминались тяжелые, кровопролитные бои под Болховом и Перестряжем.