Нанести мне решающий удар в институте он никак не мог, но ждал подходящего момента. За время учебы я никогда не пользовался на экзаменах шпаргалками. Добросовестно записанные лекции, хорошая начитанность еще до поступления в институт, разумно планируемое время для подготовки к экзаменам — все это обеспечивало мне успешную сдачу экзамена. За все время учебы в институте я имел только четыре тройки. Только из-за того, что больной ангиной шел сдавать экзамен.
Но вот наступило время государственных экзаменов. Экзамен по всеобщей зарубежной литературе принимал доцент Николаев, наездами из Москвы читавший нам курс зарубежной литературы ХХ века. Это был хорошо эрудированный преподаватель, но не блещущий моральными качествами. Временно разлученный с семьей, живущей в Москве, он, как говорится, не растерялся и соблазнил мою однокурсницу А. Е. Расстроенная с красными от слез глазами она хотела бросить институт. Уйти с последнего курса! Девушки-студентки пооткровенничали со мной. Я был старостой курса. Такая «мораль» преподавателя меня возмутила. Он оказывается наобещал А. Е. много всего о совместной жизни, добился своего, а потом решил с ней расстаться. Я поставил в известность администрацию пединститута. Николаев чуть не расстался с партбилетом. Ясно, что большой любви ко мне он не испытывал. Я не исключал его придирок на экзамене, поэтому особенно тщательно подготовился. Мои опасения разделяла и моя жена Аня. Мне достался билет «Творческий путь Анри Барбюса». Материал я знал хорошо, но Аня, боясь за меня, передала мне программу (ею можно было пользоваться), а в программе шпаргалку, написанную ее рукой. Фих это заметил и немедленно донес Николаеву.
Шпаргалка, написанная не мною (это было ясно без экспертизы) и лежавшая между листами программы изобличала меня. Я не хотел подставлять под удар Аню. Было легко по сличению почерков установить, кто написал и почему передал мне. Сказал, что не знал о шпаргалке среди листов программы, что я ее не писал, не заготавливал. Но пришлось этот экзамен (государственный экзамен!) пересдавать. Тема билета — Фридрих Шиллер. Отвечал я очень хорошо, даже поймал самого Николаева на неточности указания даты одного из стихотворений Шиллера. Оценка ответа — хорошо. Так Соломон Фих добился, что я не получил диплом с отличием. По четырем госэкзаменам у меня три отлично и одна хорошо.
Только одному человеку я откровенно сказал об этой злосчастной шпаргалке. Это была жена заведующего кафедрой Ермакова Ивана Ивановича. Она читала нам факультативный курс по истории театра. Она поняла, что любовь Ани заставила ее так меня «выручать» на экзамене, а моя любовь заставила меня молчать.
А «правдолюб» Фих не донес на свою жену Антонину Соколову, когда она на госэкзамене, держа тетрадь с лекциями на коленях, готовила ответ на экзаменационный билет. Но все старания Фиха испортить мне жизнь были напрасны. Когда на распределение выпускников нашего факультета приехал нарком просвещения РСФСР Тюркин, я был представлен ему как лучший студент-выпускник. И нарком распорядился оставить меня в Горьком, а когда откроется аспирантура, отозвать с учительской работы и зачислить в аспирантуру.
И судьбе было угодно, чтобы я попал с Фихом в один батальон, даже в один взвод. Читая следственный материал моего «дела», я увидел клеветнические показания Соломона Абрамовича Фиха (на курсе мы звали его «Буся Фих»). Выходит, этот мерзавец решил добить меня, своими показаниями превратив во «врага народа» и тем самым обрекая меня на муки заключения.
Времени до суда и после суда у меня было достаточно, чтобы сделать психологический анализ личности Фиха, взвесить мотивировку его поступков и окончательно решить, сволочь он или нет. И вот теперь, забегая вперед своего повествования, подводя итог своим размышлениям о Фихе, могу сказать, что Соломон Фих — гнусный конгломерат Яго, Тартюфа, Иудушки Головлева и Ромашова — Совы. Было в нем еще что-то от Клима Самгина. Возможно, претензия на интеллигентность и стремление осмеять каждого и подчеркнуть свое интеллектуальное превосходство.
«Осуждение невинного — есть осуждение самих судей».
Сенека
Итак, следствие, или гнусное подобие следствия, было закончено. Хочется заметить, что никто из ленинградцев, вызванных следователем для дачи показаний, пятнающих меня, ни слова не сказал в мое осуждение. И только два негодяя, мои земляки — Куликов и Фих оказались способны оклеветать меня.
Читать дальше