Джеймс Томсон - Город страшной ночи. Поэма

Как радостно луне в большой ночи!

Каким блистанием отмечен ход

Созвездий, чьи волшебные лучи

Железный озаряют небосвод!

И люди с острым страхом и тоскою

Следят за сей сверкающей толпою,

Как будто отклик их мольбам грядет.

Тенями черными скользят челны,

На миг теряясь там, где, недолга,

Лежит дорожка нежная Луны.

В холодных окнах пылко жемчуга

Вдруг вспыхивают; свод, карниз, колонны

Из хаоса являются коронно.

Мерцают чудно росные луга.

Настолько жив свет этих мертвых глаз,

Сих глаз незрячих в темных небесах,

Что жалость мы распознаем подчас

Или презренье в чистых их лучах.

Простец! Не мягки звезды и не резки,

Нет сердца иль ума во всем их блеске,

Блуждают без пути в своих садах.

Тот, кто достигнуть дерзко их решил,

Найдет миры – что мир печальный сей,

Иль рой всепожирающих светил

В кольце планет – блуждающих огней:

То убывают, то растут в слияньи,

И сферы вечные – одно названье,

И бездною зияет эмпирей.

Я к северной окраине притек,

Откуда расходились три пути,

Петляя, словно русла тайных рек,

Что в темноту готовы отнести.

Сквозил свет смутный в воздухе кругом,

На юге небосвод набух бельмом.

И я поплелся левою тропой,

Едва ступая, тихо вороша

Листву сырую вялою стопой,

К земле согнувшись, чуть ли не дыша —

Так беспредельно, страшно я устал,

Так долго по ночам без сна блуждал.

Пройдя немного, различил во мгле

Я слабое движенье впереди:

Там что-то шевелилось на земле,

Со стонами пытаяся ползти;

Упорно двигаясь за пядью пядь,

Ползло в свою берлогу подыхать.

Но, поравнявшись с ним, я разглядел,

Что это человек, – вот он застыл,

Шаги услышав, и привстать сумел,

Вот голову ко мне оборотил,

Вот ему гневным жестом удалось

Откинуть прядь замызганных волос.

Иссохшее лицо увидел я,

Глаза, чей взгляд был загнан и убог:

«Что, ты ограбить захотел меня?

Уж злато не влечет, не мил порок,

Ничто не кружит голову, – ведь ты

Изведал тайные мои мечты?

Считаешь, что я слаб и сдаться рад, —

Но лишь тебя царапнет этот нож,

Вольется в твое сердце страшный яд

И ты, лукавый веролом, умрешь.

Плесну из склянки на тебя едва —

И ты тотчас засохнешь, как трава».

Вдруг, тон переменив: «Раскинь умом!

О, сжалься! Этим только мне владеть.

Не будет толка в поиске твоем,

Иди лишь по своей дороге впредь:

Ни смертным, ни бессмертным не пройти

Чужой судьбы тернистого пути.

Да знаешь ли всю меру моих бед?

Вон сзади разветвленье двух дорог:

Оттуда тянется кровавый след —

Такую я подсказку приберег.

Изранил я о камни плоть мою,

Стенать от боли не перестаю.

Теперь я, наконец, златую нить

Найду, что мне известна одному

И может этот день соединить

И прошлый – коль уйдешь ты». Я ему:

«Уйду, когда б сейчас сказать ты мог,

Где скрылся нити золотой клубок».

«Так ты, болван, не знаешь? – хмыкнул он. —

А я тебя боялся! Нить ведет

Из этой ночи беспросветной вон,

Сквозь дикие равнины все вперед,

Сквозь лютых лет ужасную длину —

В предел безгрешный, райскую страну.

И вот уж я младенец, чист и мал,

Играю под присмотром милых глаз,

О, если бы тогда я увидал

Себя таким, каким я стал сейчас, —

Зарылся б с громким плачем маме в грудь

И долго в ужасе не мог уснуть».

И заново пополз он. Я с лица

Снял паутинку, прежде чем уйти:

«Начнет все вновь он, избежав конца,

В предродовую тьму его пути,

В утробе он сокроет естество,

И Рок превратный не найдет его.

Но даже если так, сколь тяжек труд —

К вратам рождения ползти тебе,

Когда ворота смерти близко ждут!

Ведь есть закон, коль есть закон в Судьбе:

Небывшему вольно придти всегда,

А бывшему – вновь быть уж никогда».