Виктор Бакин - Владимир Высоцкий без мифов и легенд

Сердце обманутой женщины было полно обиды... Она не мог­ла объективно оценить состояние мужа в тот период. Разве можно назвать «взаимопониманием» с Любимовым одну из бесед в кон­це 1968 года: «Если ты не будешь нормально работать, я добьюсь у

Романова, что тебе вообще запретят сниматься, и выгоню из теат­ра по статье».

Следующий год будет не менее трудным и для Высоцкого, и для театра. В наказание за «вольнодумство» Театру на Таганке до 71-го года запретят любые гастроли.

В декабре 69-го года театр приступил к подготовке еще одно­го поэтического представления по стихам А.Вознесенского — «Бе­регите ваши лица». Поэзия Вознесенского и сценические интересы Любимова и на этот раз счастливо совпали.

В письме-аннотации к пьесе, отправленном в Министерство культуры, говорилось: «Тема пьесы читается соответственно как по­теря человеком лица в обществе капиталистическом, заинтересован­ном в обезличивании человека, и, наоборот, — обретении каждым своего индивидуального образа в мире социализма». Такая форму­лировка была прикрытием, позволявшим надеяться на преодоление цензурных препон, создаваемых чиновниками от культуры.

Спектакль готовился в темпе: 11 и 12 декабря состоялась чит­ка с участием автора, а 13 декабря прошла первая репетиция. Лю­бимов задумал это представление как спектакль-репетицию, при­меняя известный прием «открытой режиссуры». Постановщик си­дит во время спектакля на своем обычном месте — в десятом ряду, за столиком с лампой. Когда ему что-то не нравится, он включа­ет лампу и начинает говорить, объяснять, спорить, иногда идет к сцене и там продолжает разговор с актерами... Перенимая методы В.Мейерхольда, Любимов задумал в этом спектакле показать «кух­ню» «Таганки»: «Мне казалось, зрителям интересно увидеть теат­ральную кухню. С актерами я договорился об этом условии: пусть публика знает, что это открытая репетиция, и кому она не нравится, тот может сдать билет и деньги получить обратно в кассе. И публи­ке объявляли это, и она шла именно на открытую репетицию». Та­ким образом Любимов ввел в представление собственное лицедей­ство в роли Режиссера, напоминая публике о том, что театральное искусство — это прежде всего игра.

Художник спектакля Энар Стенберг натянул на фоне голубого задника пять металлических тросов, разлиновав небо, как нотную бумагу. Актеры на пяти этих тросах на ярком фоне в черных костю­мах восседали всемером, точно ноты на нотном стане.

Высоцкий участвовал как «соавтор» Вознесенского и как «сокомпозитор» Б.Хмельницкого. «Я изучил все ноты от и до» — эта песня звучала в первой части спектакля. А во второй части, в сцене, где речь шла об убийстве Кеннеди, на фоне кроваво-красного зад­ника Высоцкий пел «Охоту на волков». И была у него сквозная че­рез весь спектакль роль Поэта.

Весь декабрь и январь 70-го года Высоцкий активно репетирует.

28 января состоялся прогон спектакля для художественного со­вета театра, а 4 февраля сдача «Лиц» Главному управлению куль­туры.

Кульминацией спектакля стала песня «Охота на волков». Шел 70-й год, когда реакция все сильнее и сильнее наступала на демо­кратические свободы, и поэтому эту песню-приговор зрители слу­шали в мертвой тишине. Ошеломленный зал не мог поднять руки для аплодисментов и повторял про себя: «Идет охота на волков! Идет охота!»

Театр (да и не только театр), его свобода уже давно были обло­жены красными флажками. А Высоцкий пел: «Обложили меня, об­ложили — Но остались ни с чем егеря!» Зал уже чуть не взметнулся аплодисментами, поверив в такой исход, только выстрел оборвал песню. И подкошенный Высоцкий тяжело упал на сцену, вывернув руку... Он так долго лежал, что зал оцепенело начал привставать со своих мест, с ужасом вглядываясь в его тело. Высоцкий поднялся, взял гитару...

Шквал аплодисментов долго не отпускал его со сцены. Стоял топот, рев, крик и просьбы повторить на бис. Ю.Любимов разрешил Высоцкому исполнить «Охоту...» еще раз...

А.Вознесенский: «Четыре часа длился этот удивительный спек­такль. Высоцкий повязывал платок и превращался в тетю Мотю и объявлял, что «время на ремонте». И сквозь смех и шутку просве­чивало предстоящее десятилетие гнилого застойного болота; он чи­тал стихи из «китайского цикла», но это было о настоящем и буду­щем нашей страны. Он хохмил, уводил из серьезного в смешное, возвращал обратно, выворачивал, усмехался... Он был рядом. В лу­че прожектора, один на сцене, он читал «Монолог актера» и, сры­вая голос, страстно молил о провале.