Через несколько дней красный полк ушел в направлении Монастырищ. С тревогой слушал я доносившуюся оттуда артиллерийскую канонаду, которая становилась все слабее. А вскоре деревню занял деникинский отряд. Вновь мы увидели офицеров с золотыми погонами, надменных и вылощенных. То и дело слышалось: "ваше благородие", "виноват-с", "каналья". Все это живо напоминало времена пана Даховского. Денщики крали кур для офицеров точно так же, как махновцы или григорьевцы. До рассвета шумели пьяные оргии. Перепившиеся офицеры бродили по хатам в поисках развлечений. Моя сестра Янина пряталась в риге.
В соседней хате остановился деникинский полковник - приземистый, широкоплечий, с большой бородой-лопатой. Его окрики и ругательства были слышны по всей улице, особенно когда "высокоблагородие" начинало колотить своего денщика, пожилого забитого солдата.
Через неделю деникинские вояки покинули нашу деревню. А то, что произошло позже, вспоминается как кошмар. В одну из осенних ночей деревенскую тишину взбудоражила стрельба, пьяные крики, оглушительный свист. Вслед за тем в хаты, выламывая двери и окна, начали врываться бандиты. Теперь уже крики истязуемых жителей стали заглушать выстрелы. В ту ночь жертвой бандитов стала и моя сестра Янина...
Когда в деревню вступил красный отряд, отец уже встречал красноармейцев, как родных сыновей. Придя на митинг, созванный на майдане, и слушая комиссара отряда - высокого хромого моряка, он в знак согласия с ним то и дело кивал седой головой. Однако отпускать меня в отряд красноармейцев по-прежнему не соглашался, и мне пришлось бежать из дому без его благословения: после долгих просьб меня забрал с собой командир продовольственного отряда Василий Майданюк.
Мне было тогда семнадцать лет. Советская власть вела на Украине тяжелую борьбу за хлеб. Наш отряд отнимал излишки зерна у кулаков, охранял обозы от налетов бандитов. Получив винтовку, я поклялся, что всю жизнь буду честно служить трудовому народу.
Позже меня направили в регулярную часть. Я с гордостью носил буденовку с пятиконечной звездой и гимнастерку с красными нашивками на груди.
Глава вторая.
С путевкой Фабрициуса
Разгромив остатки контрреволюционных банд, части Красной Армии начали переходить на казарменное положение. Бойцы старших возрастов увольнялись в запас. Мои сверстники подлежали призыву только через год, и меня оставили в строю, направив для дальнейшего прохождения службы в 130-й Богунский полк. В тот период начали формироваться и территориальные войска. В октябре 1923 года часть личного состава нашего Богунского полка послужила ядром для формирования 130-го территориального полка. В его рядах оказался и я.
В конце октября полк погрузился в эшелон и отбыл в новый район расквартирования - Монастырищи, Липовецкого уезда. Так волею судьбы я вновь очутился в родной стороне.
- Красноармеец Поплавский, - сказал однажды командир, - вы назначены охранять военные склады в Лескове.
И я еще раз увидел поместье Даховского. Жилой дом был дочиста разграблен, а парк - уничтожен. Из рассказов селян я узнал, что бандиты увели из конюшни и последних племенных жеребцов. Казалось, отныне всегда будет тут царить безмолвие и запустение. Однако новая власть вдохнула жизнь в Монастырищи - через несколько лет в усадьбе был открыт санаторий для трудящихся...
В 1924 году, окончив полковую школу, я остался на сверхсрочную службу в должности старшины этой школы. Наш 295-й стрелковый полк стоял в Черкассах прекрасном зеленом городе на Днепре. Я жил в казарме и все свое время отдавал службе.
В те годы я встретил многих замечательных людей, оказавших большое влияние на формирование моего мировоззрения и характера. Одним из них был командир нашей 99-й стрелковой дивизии Казимир Францевич Квятек.
Казармы полковой школы находились близ штаба дивизии. Казимир Квятек часто бывал у нас в часы занятий и в свободное время. Иногда по вечерам он заходил в красный уголок, где мы читали, играли в шахматы и домино, пели песни. Комдив садился на стул возле окна, дав знак, чтобы все оставались на своих местах, и начинал разговор о последних стрельбах или полевых учениях, после этого мы беседовали о чем угодно.
С тридцатишестилетним комдивом нас роднило то, что он был сыном простого рабочего из Варшавы и с малых лет познал нужду, работая на шахтах и фабриках.
- А ты, старшина, откуда родом? - спросил меня как-то Квятек. - Тоже из Польши?
Читать дальше