Бернар Шампильон - Роден

Жюль Дюбуа рассказал очень трогательную историю. Однажды он работал в мастерской мэтра, стоя на стремянке. Он возвышался над углом комнаты, отгороженным ширмой, где в это время Роден работал с обнаженной натурщицей, лежащей на диване. Когда сеанс был завершен, а женщина еще не шевелилась, Роден, всё еще в состоянии неостывшего вдохновения, подошел к ней и благоговейно поцеловал в живот, словно желал отблагодарить за ее красоту.

Этот целомудренный жест увековечен в скульптуре «Вечный идол», где автор придает ему значение священного акта. Мужчина, стоя на коленях и держа руки за спиной, с бесконечным благоговением склоняет голову к груди прекрасной молодой девушки, при этом их тела не соприкасаются. В позе девушки угадывается образ богини древнейших языческих культов. Немного наклонив голову, она с выражением снисходительного участия и терпения смотрит на мужчину. Название этой скульптуры — «Вечный идол» — те два слова, живущие в самой глубине его души, которые могли бы подойти к большинству его произведений.

«Какое ослепляющее зрелище: женщина, которая обнажается! Это подобно тому, как солнце пробивается сквозь облака. Первый взгляд на ее тело — это шок, потрясение. Словно при яркой вспышке зритель, на мгновение ослепленный, постепенно приходит в себя. В каждой модели — целый мир, и глаз, умеющий видеть, открывает его и проникает так далеко! Но особенно важно то, чего многие не в силах разглядеть: таинственные глубины внутреннего мира, тончайшие движения души. Но всё это невозможно выразить словами…»

Перелистывая записи Родена, мы на каждом шагу находим примерно такие же впечатления. Отметим, что большинство из них, как и процитированные выше высказывания, были навеяны статуями. Но Роден обладал поразительным даром вдохнуть жизнь в мрамор. Подобно Творцу он преображает камень в мыслящую, чувствующую материю. Возможно, именно в этом заключался самый большой секрет его гения. Античные статуи, работы великих мастеров Возрождения или эпохи классицизма были для него самой жизнью, и он рассматривал их так же, как и своих натурщиков из плоти и крови. Именно это отличало его от скульпторов, его современников, которые, беря в качестве образцов произведения искусства, пытались подражать им, но теряли при этом ощущение внутренней жизни.

До него влюбленная пара не была темой скульптурных произведений, по крайней мере на Западе. Когда в одной композиции объединяли фигуры мужчины и женщины, то это были либо сцены похищения, яростного овладения, либо надгробия с изображением умерших, лежащих рядом.

Роден не лепил ни Венеру, ни Купидона. Он создавал пару, воплощающую любовь, от целомудренного обожания в «Вечном идоле» до пылких объятий в порыве безумной страсти. Это излюбленная тема скульптора, к которой он многократно обращался, никогда не повторяясь. Женщина у Родена — не пассивный объект вожделения мужчины, а чувственное создание, участвующее во всех видах наслаждения.

Таким образом, искусство Родена обогатило историю пластики изумительным нововведением. Он — выдающийся певец любви, он смог воплотить ее, как никто другой. Поклонник античных мастеров, он почерпнул у них искусство структуры и лепки. Но вдохновением при изображении любовных пар, поцелуя, тел, стремящихся слиться в дерзком переплетении объятий, его наполняла жизнь. Его скульптуры никогда не оставляют впечатления единичного эпизода, он увековечивает священные акты любви.

Еще больше, чем в скульптурах, Роден наслаждался в рисунках, изображая переплетение тел, охваченных иступленным восторгом. Порой недоброжелатели обвиняли его в сексуальной озабоченности. Однако когда он решил безвозмездно передать свои творения государству, обвинения в непристойности не помешали парламенту принять этот дар. Бесспорно, Роден показывал любовь с такой шокирующей свободой, какая не была принята в его время. В своем восхищении женским телом он порой даже позволял себе изображать пары женщин, как сделал это в «Нимфах» и «Вакханках», а также в многочисленных рисунках.

Но в его творениях не было ничего общего с тяжеловесным эротизмом альковов. Изображаемая им страсть была настолько пылкой, что своим жаром очищала любовную дерзость. Любовный экстаз становился своего рода языческой молитвой, которая возвеличивала, идеализировала ее участников. Пластическая экспрессия была совершенно противоположна эротизму в том смысле, какой вкладывают в него сегодня.