«Вскоре я заболела. Шаляпин спросил Антониетту, почему я не прихожу на репетиции. Она жестами объяснила ему, что я больна. Тогда он сразу закричал:
— Dottore, dottore! [7] Доктора, доктора! (итал.)
На следующий день ко мне явился артист нашего театра, врач по образованию.
Я уже начинала поправляться, как вдруг Антониетта заявила мне, что „Иль-бассо“ пристает к ней с просьбой разрешить навестить меня.
И вот в один прекрасный день раздался громкий стук, и на пороге появился „Иль-бассо“ с узелком в руке. Это оказалась завязанная в салфетку кастрюля с курицей в бульоне.
Как всегда жестами, он объяснил мне, что это очень полезно и что все это надо съесть. И эта трогательная „нижегородская курица“ навсегда осталась у меня в памяти».
Собственно, в тот день, когда Шаляпин появился в ее скромном гостиничном номере с той памятной курицей, плававшей в ароматном золотистом бульоне, и состоялось их первое настоящее свидание. Совсем не похожее на те, которые описаны в романах. В бедной казенной обстановке, с запахом лекарств, с еще подавленной и слабой после болезни главной героиней, но все равно что-то менялось в воздухе, в самой атмосфере этого места, где зарождалось одно из самых прекрасных чувств на земле…
Когда Иоле поправилась, Шаляпин уговорил их с Антониеттой переехать на частную квартиру, где он снимал комнату. Теперь у них была возможность больше времени проводить вместе, лучше узнать друг друга. А вскоре Иоле увидела Шаляпина на сцене…
«В театре репетировали „Русалку“, — вспоминала она. — Исполнив свои балетные номера, мы тотчас же уходили.
Наступил день спектакля [8] Премьера «Русалки» состоялась 20 мая.
.
Мы с Антониеттой сидели у себя в артистической уборной и гримировались, готовясь к выходу. Вдруг во время действия раздались аплодисменты. Антониетта, выйдя в коридор, увидела бегущих к сцене артистов. В это время снова раздался взрыв аплодисментов. Тогда и мы побежали за кулисы. Акт уже кончился, и на авансцене в каких-то лохмотьях раскланивался с публикой старик со всклокоченными волосами и бородой. Мы не узнавали артиста. Вдруг взгляд „старика“ упал в кулису, и безумец широкими шагами направился к нам, восклицая:
— Buona sera, signorine!.. [9] Добрый вечер, барышни!..( итал.)
— „Иль-бассо“! — Мы были поражены».
Этот безумный старик в живописных лохмотьях действительно поразил ее. Кто бы мог подумать, что этот долговязый неуклюжий «Иль-бассо» окажется таким великолепным артистом? То, что в жизни выходило у него смешно и нелепо, на сцене преображалось в жесты, полные непередаваемого трагического величия и отчаяния.
Теперь Иоле внимательнее стала приглядываться к нему во время репетиций, с каждым днем понимая, что этого мальчика ждет необыкновенное будущее. Не все еще тогда чувствовали это, но она поняла — сразу, сердцем любящей женщины, вернее, готовой полюбить… Постепенно, медленно ее сердце раскрывалось ему навстречу, а Шаляпин уже был влюблен в нее по уши и не намерен был скрывать свои чувства. События развивались стремительно, и вскоре Иоле ожидало нечто уж совсем неожиданное и ошеломляющее…
«Театр готовился к постановке „Евгения Онегина“ [10] Премьера «Евгения Онегина» состоялась 2 июня.
— вспоминала она. — Роль Гремина была поручена Шаляпину. В этом спектакле я не была занята, и Мамонтов пригласил меня на первую генеральную репетицию, на которой присутствовали лишь свои. Савва Иванович рассказал мне о Пушкине, о Чайковском, и я с волнением смотрела спектакль. Но вот и сцена на петербургском балу. Из дверей, ведя под руку Татьяну, вышел Гремин-Шаляпин. Он был так значителен, благороден и красив, что сразу завладел вниманием всех присутствовавших.
Мамонтов, сидевший рядом со мной, шепнул мне:
— Посмотрите на этого мальчика — он сам не знает, кто он!
А я уже не могла оторвать взора от Шаляпина. Сцена шла своим чередом. Вот встреча с Онегиным и наконец знаменитая ария „Любви все возрасты покорны…“
…Я внимательно слушала Шаляпина. И вдруг среди арии мне показалось, что он произнес мою фамилию — Торнаги. Я решила, что это какое-то русское слово, похожее на мою фамилию; но все сидевшие в зале засмеялись и стали смотреть в мою сторону.
Савва Иванович нагнулся ко мне и произнес по-итальянски:
— Ну, поздравляю вас, Иолочка! Ведь Феденька объяснился вам в любви…»
Ничего не боясь и никого не смущаясь — смело и победно! — Шаляпин поведал всему миру о своей огромной любви. Оказалось, на сцене ему это было сделать легче, чем в жизни. То, что он не решался (и не мог, не зная языка) сказать ей с глазу на глаз, под маской театрального героя — прекрасного семьянина генерала Гремина, «рассказывающего о своих семейных добродетелях»! — получилось естественно и красиво. Шаляпин спел то, что он чувствовал, о чем он думал:
Читать дальше