Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии - XIX век

Чтобы согласиться с Фетом относительно интеллектуальной мощи Герцена, которую признавали, кажется, все, достаточно прочитать «Былое и думы». Но даже Александр Иванович, ум из умов, благодаря своему атеизму нередко оказывался в логическом тупике. Так гибель своей матери и сына Коли относил к разряду «бессмысленных ударов судьбы».

Между тем случилось это горе через год после того, как мать Герцена уговорила некого Шпильмана оставить цюрихский институт для глухонемых, где он преподавал, и стать личным педагогом глухонемого Коли. А специалист он был уникальный и обладал умением обучать глухих от рождения «слышать» по губам и даже говорить. И если Герцены не сочли преступлением присвоить такого учителя, лишив тем самым лучшей надежды ни один десяток несчастных, которые у него обучались, то иначе судил Всевышний Судия. На затонувшем пароходе вместе с матерью Герцена и его сыном находился и сопровождавший их в Шпильман…

Как мы уже знаем, Афанасий Афанасьевич Фет тоже не отличался религиозностью. Вероятно, поэтому и он посчитает нелепой случайностью те ужаснейшие кошмары, через которые ему пока ещё только предстояло пройти.

В Московском университете не без гордости воспринимали литературные успехи своего студента. Не раз и не два приглашал Афанасия Афанасьевича к себе домой профессор словесности Шевырёв для неторопливой беседы за чаем. Латинист Крюков на своих лекциях не почитал зазорным цитировать фетовские переводы из Горация. А профессор-историк, чувствовавший себя одним из первооткрывателей поэта, презентовал ему годовую подписку «Москвитянина» с дарственной надписью: «Талантливому сотруднику от журналиста; а, студент, берегись! Пощады не будет, разве взыскание сугубое по мере талантов отпущенных. Погодин». Впрочем, предостережение не помогло. Из-за бурного увлечения поэзией Фет забросил учёбу и настолько отстал от своих менее даровитых товарищей, что второй курс должен был проходить повторно.

Университетская скамья, а также антресоли в григорьевском доме сблизили Афанасия Фета с тогда ещё никому неизвестными студентами, а в будущем – светилами русской культуры: историком Сергеем Соловьёвым и поэтом Яковом Полонским, сильный, своеобразный талант которого оценил он едва ли не первым. Познакомился Фет и с братьями Аксаковыми, известными славянофилами, знатоками русского фольклора. Было как-то, что вместе с сыном профессора Калайдовича дерзнул он их разыграть, предложив на экспертизу свою подделку под песни Кирши Данилова. Прорвавшийся смех Калайдовича помешал розыгрышу, но зато поспособствовал сохранению дружеских отношений с Аксаковыми.

Первые поэтические успехи, обилие литературных знакомств, казалось бы, требовали своего продолжения, закрепления, развития. И вдруг крутой поворот в судьбе. В 1845 году после окончания университета Фет оставляет Москву, писательские круги и поступает нижним чином, т. е. унтер-офицером, в кирасирский Военного Ордена полк, расквартированный в далёкой Херсонской губернии. Цель очевидная – дослужиться до первого офицерского чина, дающего право на потомственное дворянство. После полугодичной службы, когда истёк срок к производству в офицеры по университетскому диплому, Фета вызвали в дивизионный штаб, чтобы принять присягу на русское подданство, ибо значился он – «из иностранцев». Но и полученный в августе 1846-го чин корнета (первый офицерский в кавалерии), увы, не дал ему вожделенного права, так как ещё прежде, в июле 1845-го вышел царский указ, повысивший «планку» до майора.

Служил Афанасий Фет изрядно, хотя и жил впроголодь. Иногда под видом диеты обходился тремя булками и тремя кринками молока в день. А вот на лошади держался прекрасно и был превосходным наездником. Неоднократно на смотрах высокие начальники останавливали на нём свои благосклонные взгляды: «Славно ездит!» Однажды его даже назначили ординарцем к самому государю императору. Однако Фет, посчитав себя недостойным, сказал, что готов идти под суд или в наряды, но от чести такой отказывается. Понимал, что по бедности своей и мундир имеет не с иголочки, и лошадь не лучших статей. Да и ростом не вышел – рядом с высоким Николаем I выглядел бы довольно жалко. Впрочем, сошло без наказаний.

Можно ли сомневаться, что отменный кавалерист Афанасий Афанасьевич Фет любил лошадей. И конечно же, за время службы немалое число их успело побывать под его седлом. О гнедом красавце и умнице Камраде вспоминал он с особенным восторгом: «Не умею прибрать более верного и лестного для него сравнения, чем уподобив его с трепещущей жизнью танцовщицей, с лёгкостью пера повинующейся малейшему движению партнёра. Сила и игривость лошади равнялись только её кротости. Бывало, на плацу перед конюшней, давши пошалить Камраду на выводке, мы окончательно снимали с него недоуздок и пускали на волю. Видя его своевольные и высокие прыжки, можно было ожидать, что он, заносчиво налетев на какую-нибудь преграду, изувечится; но достаточно было крикнуть: «в своё», чтобы он тотчас же приостановился и со всех ног бросился в стойло».