Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии - XIX век

Теперь при настоящих учителях учёба у Афанасия пошла отменно. В переводах с немецкого на латынь, а также в изучении «Энеиды» и на уроках физики был одним из первых. Легко давалась геометрия. Даже пытался провести трисектрису угла при помощи циркуля и линейки, т. е. осилить задачу, уже давно ставшую мировой проблемой и, возможно, не имеющую решения.

А вот в игре на фортепиано успехи были не лучше, чем когда-то в скрипичных упражнениях. Кончилось готовностью Афанасия не вылезать из карцера, только бы не музицировать. Были у юноши в эту пору и стихотворные потуги: случалось ему начертить на аспидной доске несколько рифмованных строчек, которые он тут же стирал, находя бессодержательными.

Когда Афанасию шёл семнадцатый год, и он уже рассчитывал попасть в старший класс, вдруг в начале 1838 года приезжает отчим, забирает его из школы и везёт в Москву для подготовки в университет. Едва миновали пограничные столбы, как юный Афанасий попросил остановить почтовую карету, соскочил на родную землю и, опустившись на колени, поцеловал. Видно, не сладко жилось ему на чужбине.

Для приготовления в университет Афанасий был отдан в школу профессора-историка Погодина, приёмные экзамены в которую выдержал блестяще. А проходя испытание по латыни, которое заключалось в переводе произвольно взятой страницы из «Энеиды», показал «полное пренебрежение к задаче» и, отложив книгу, стал переводить указанный текст по памяти, после чего преподаватель, поклонившись, сказал: «Я не смогу вам давать латинских уроков». Позднее, уже при поступлении в университет, Афанасий проделал тот же самый трюк и с текстом латинского автора Корнелия Непота, за что был удостоен «пятёрки с крестом».

Познания Афанасия в математике также далеко превосходили уровень Погодинской школы. Посему у молодого человека оказался избыток свободного времени. Этим обстоятельством воспользовался его новый товарищ Чистяков, поселенный вместе с ним в левом флигеле Погодинского дома на Девичьем поле (у юношей имелась своя одна на двоих комната с передней). Чистяков-то и показал будущему поэту дорожку в Зубовский трактир с цыганским хором и не слишком пристойными развлечениями. И поплыли к цыганам карманные деньги Афанасия. Появились долги. Дошло до распродажи излишков гардероба, начиная с енотовой шубы и кончая фрачной парой. Случалось и пьянство, доходившее до полного бесчувствия.

Тем не менее экзамены в университет сдал преотлично, не преминув по этому поводу послать Крюммеру полное самохвальства письмо. Свой первый студенческий мундир заказал Афанасий у военного портного, пригрозив, что не возьмёт его, если не будет в обтяжку.

На юридическом факультете, куда будущий поэт поначалу поступил, проучился он совсем недолго и уже 6 октября того же 1838 года поспешил перевестись на словесный, для чего потребовалось сдать ещё и греческий язык, что при его изумительной памяти не составило большого труда. На этот раз нужно было перевести страницу из открытой наудачу поэмы Гомера «Одиссея».

В беседе с Погодиным причиною таковой перемены интересов Афанасий назвал своё отвращение к законам. Да и как могло быть иначе, когда именно через законы, через их неумолимый произвол юноша утратил наследственные права на столбовое дворянство? Впрочем, ирония судьбы поэта окажется такова, что когда-то, уже в зрелом возрасте, столь отвратительными для него законами ему придётся заниматься ежедневно и представлять их на уездном уровне в течение более десяти лет.

И всё-таки можно предположить, что мотивом более реальным для перехода на словесный факультет послужило то, что молодой человек вдруг узнал, что обладает литературными талантами, о которых прежде не подозревал. И вот как это случилось. Уже в первые дни обучения в университете в том же флигеле Погодинского дома, что и Афанасий Фёт, поселился его новый товарищ Иринарх Введенский. Изгнанный за предосудительное поведение из Троицкой духовной академии был он принят на словесное отделение университета.

На склоне лет в книге своих воспоминаний поэт воздал должное неординарности этого человека: «Не помню в жизни более блистательный образчик схоласта. Можно было подумать, что человек этот живёт исключительно дилеммами и софизмами, которыми для ближайших целей управляет с величайшей лёгкостью».