прибежали, запыхавшись, и директор и инспектор,
перепуганные, бледные, дрожащие. Как встретил их
государь, мы не были уже свидетелями; нас всех гурьбой
82
погнали в актовый зал, где с трудом, кое-как установили
по классам. Император, возвратившись в зал, излил
весь свой гнев и на начальство наше, и на нас с такою
грозною энергией, какой нам никогда и не снилось.
Пригрозив нам, он вышел и уехал, и мы все, изумлен
ные, с опущенными головами, разошлись по своим
классам. Еще больше нас опустило головы наше бедное
начальство.
На другой же день уже заговорили об ожидающей
нас участи; пророчили упразднение нашего пансиона.
И действительно, вскоре после того последовало реше
ние преобразовать его в «Дворянский институт», с низ
ведением на уровень гимназии 7.

В. С. МЕЖЕВИЧ
ИЗ СТАТЬИ О СТИХОТВОРЕНИЯХ
ЛЕРМОНТОВА
С именем Лермонтова соединяются самые сладкие
воспоминания моей юношеской жизни. Лет десять
с лишком тому назад, помню я, хаживал, бывало, в Мо
сковский университет (я был в то время студентом)
молодой человек с смуглым, выразительным лицом,
с маленькими, но необыкновенно быстрыми, живыми
глазами: это был Лермонтов. Некоторые из студентов
видели в нем доброго, милого товарища; я с ним не
сходился и не был знаком, хотя знал его более, нежели
другие. Лермонтов воспитывался в Московском универ
ситетском пансионе и посещал университетские лекции
как вольноприходящий слушатель. Между воспитан
никами Университетского пансиона было у меня
несколько добрых приятелей: из числа их упомяну
о покойном С. М. Строеве. В то время (в 1828, 1829
и 1830 годах) в Москве была заметна особенная жизнь
и деятельность литературная. Покойный М. Г. Павлов,
инспектор Благородного университетского пансиона,
издавал «Атеней»; С. Е. Раич, преподаватель русской
словесности, издавал «Галатею»; пример наставников,
искренне любивших науку и литературу, действовал
на воспитанников — что очень естественно; по врож
денной детям и юношам склонности подражать взрос
лым воспитанники Благородного пансиона также
издавали журналы, разумеется, для своего круга и руко
писные; я помню, что в 1830 году в Университетском
пансионе существовали четыре издания: «Арион»,
«Улей», «Пчелка» и «Маяк». Из них одну книжку
«Ариона», издававшегося покойным С. М. Строевым
и подаренного мне в знак дружбы, берегу я по сие
84
время как драгоценное воспоминание юности. Из этих-
то детских журналов, благородных забав в часы
отдохновения, узнал я в первый раз имя Лермонтова,
которое случалось мне встречать под стихотворениями,
запечатленными живым поэтическим чувством и неред
ко зрелостию мысли не по летам. И вот что заставляло
меня смотреть с особенным любопытством и уваже
нием на Лермонтова, и потому более, что до того вре
мени мне не случалось видеть ни одного русского поэта,
кроме почтенного профессора, моего наставника,
А. Ф. Мерзлякова.
Не могу вспомнить теперь первых опытов Лермон
това, но кажется, что ему принадлежат читанные мною
отрывки из поэмы Томаса Мура «Лалла-Рук» и пере
воды некоторых мелодий того же поэта (из них я очень
помню одну, под названием «Выстрел») 1.
Прошло несколько лет с того времени; имя Лермон
това не исчезло из моей памяти, хотя я нигде не встре
чал его печатно; наконец, если не ошибаюсь, в «Биб
лиотеке для чтения» увидел я его в первый раз 2 и, не
будучи знаком с поэтом, обрадовался ему, как старому
другу. После того в «Литературных прибавлениях
к Русскому инвалиду» появилось его стихотворение
(без имени): «Песня про царя Иоанна Васильевича,
молодого опричника и удалого купца Калашникова» 3.
Не знаю, какое впечатление произвело стихотворение
это в Петербурге, но в Москве оно возбудило общее
участие, и хотя имени автора под этим стихотворением
подписано не было, однако ж оно скоро сделалось
известно всем любителям литературы.


Читать дальше