Василий Соколов - Избавление

Звонил долго. Нарвался на чей-то голос, звонкий, разухабистый:

- Война кончилась, а у вас умирают. Безобразие! - И еще громче: - Вам в каком виде подать комфронта, с перчиком или?

- Перестань лясы точить, мне срочно!

- Ах, срочно, ну и звоните правильно. Вы попали не туды.

- Куды же? - машинально съязвил Гребенников, но в их разговор вмешалась настороженно, как на иголках сидевшая на проводе девушка-телефонистка и сказала:

- Пожалуйста, вам кого? Маршала? Его нет. Давно отбыл в Москву.

- Члена Военного совета, - попросил Гребенников.

- И его нет, вместе улетели.

- Тогда... кого-либо из замов командующего, - невольно озлясь, прокричал в трубку Иван Мартынович.

- Соединяю, - сказала телефонистка.

Гребенников представился и начал докладывать суть дела.

- Короче, короче, - отвечал властный голос в трубке. - Мне докладывали уже... Везти в Ленинград к специалистам нельзя. Нетранспортабельный, заверяют врачи... Сюда вызовем вместе с женой. Привезем крупных специалистов. Я уже дал команду авиаторам, - и трубка смолкла.

Гребенников чувствовал потребность сказать еще что-то важное, спохватился, что и адрес жены Шмелева не продиктовал, порылся в своей разлохмаченной записной книжке, нашел, хотел снова перезвонить, но подумал, что занятие напрасное: в штабе фронта на командарма есть личное дело, где все записано - и биография, и адрес, и прохождение службы месяц за месяцем, год за годом...

Гребенников вернулся в прихожую палаты, хотел зайти к Шмелеву, обрадовать, что посылают и за женой, и за крупными специалистами самолет в Ленинград. Но сообщить эту окрыляющую новость Гребенников не успел, так как вышла из палаты врач с опущенной головой и, пряча глаза, рыдающим голосом сообщила, что три минуты назад командарм Шмелев скончался.

Гребенникову показалось, что стоявшие в углу в длинном деревянном футляре часы, монотонно отбивавшие удары, молчат. И он сквозь крик души, сквозь слезы, захлестнувшие горло, только и промолвил:

- Не убереженные и в радости умирают.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Запаянный оцинкованный гроб везли в закрытой машине, идущей медленным ходом, через весь город, через его окрестности, на аэродром. У самого аэропорта стоял, прогревая моторы, готовящийся к отлету самолет с уже открытым нижним люком. И когда автомашина, подъехав, развернулась и попятилась задом, к подбрюшью самолета из люка спустили веревку, удерживаемую за оба конца изнутри, и этой веревкой перехлестнули и обмотали оцинкованный гроб, на крышке которого виднелась прибитая у изголовья армейская фуражка и новенький, в черном футляре кортик. Снизу несколько солдат удерживали гроб, приподнимая медленно и натужно - мертвый всегда кажется тяжелее...

В самолете кроме членов экипажа остались двое: Иван Мартынович Гребенников и Алексей Костров. Их послали сопровождать гроб. Кроме того, обоих вызывали в Москву, в ГУК, поговаривали, что они назначались в Союзную контрольную комиссию. Прошел даже слух, что их назначение было якобы желанием самого маршала Жукова, ставшего одним из главноначальствующих Союзного контрольного совета по Германии. Когда же случилось теперь такое, оба" они - и Гребенников и Костров - независимо от того, вызывались или нет в Главное управление кадров, напросились сопровождать гроб с телом покойного Шмелева, боевого товарища, друга...

Самолет вырулил на взлетно-посадочную полосу и, оглушив ревом запущенных в полную силу моторов, пошел по исколупанной бетонке, подрагивая, и скоро оторвался от земли, взяв курс на Ленинград.

Сидели молча, угрюмо опустив головы и не глядя друг на друга, словно чувствуя себя в чем-то повинными.

- Какое нынче число? - как бы между прочим спросил Гребенников. Рядом сидящий Костров не расслышал, и Гребенников, стараясь перебить шум моторов, уже прокричал: - Число какое? - Настойчиво повторил, будто и впрямь можно было что-то изменить и решить, если будет назван день: Число?

- Не помню! - так же прокричал Костров.

В стекла круглых окон-иллюминаторов потоком лился свет, было пронзительно яркое солнце, а Гребенников и Костров этого не замечали. Ни на миг не спадала с их лиц угрюмость, и лишь порой они обменивались ничего не значащими словами, не в силах больше копить переполнявшие и терзавшие душу переживания.

- Иван Мартынович, телеграмму куда дали... куда дали? - по-прежнему кричал в шуме моторов Костров, повторяя свой вопрос.

- Какую телеграмму? - не понял Гребенников.

- Встречать кто будет? Встречать? - спросил Алексей, кивком показав на гроб.