Василий Соколов - Избавление

- Наедайтесь, наедайтесь, в дороге небось и подкупить нечего.

- Сами-то мы ничего, перетерпим, а вон сынулька каш...

- Он грудной, на материнском молоке сидит, - говорила Аннушка. Бойся застудить. Особенно не укутывай, распеленаешь, глотнет воздуха... обдаст холодным воздухом, и кашлем зайдется...

- Умеет ли он кашлять? - усмехнулся Алексей и озабоченно добавил: Пеленок побольше возьми.

- Ну чего ты встреваешь, Алешка, - с веселым укором заметила Верочка. - Твои ли это заботы?

- Как же ты хотела, миленькая? - возразила мать. - Он теперича отец, а не только командир при мундире.

С утра погода выдалась чудесная. Подсвеченные солнцем облака вольготно плыли, роняя на землю сумеречные тени.

Провожали всем селом, народ валил к дому Костровых, глядели на статного, в мундире и при орденах Алексея и радовались, что такой знатный у них сельчанин.

Пытались глазеть и на их отпрыска. Дите оберегала мать, не давала никому даже мельком взглянуть на личико, боясь, что сглазят черные глаза, лишь Пелагее разрешила подержать напоследок, перед прощанием.

Поцелуи, слезы... Старая мать крепилась. Но самого Алексея разволновало, не удержался и потянулся к ней, хотя и не любил и не любит минуты расставания. Да и кому охота расставаться?

Поехали. Поддал Митяй концом вожжей, трусцой пошла лошадь, а за околицей опять поплелась, то и дело срывая губами на ходу межевые травы.

День сумрачнел.

- Внутрях у меня болит, сынок, - пожаловалась мать.

- Напрасно ты пустилась в дорогу. Может, перегодить? - заволновался Алексей.

- Время такое... Опять ты уезжаешь...

- Какое время, мама?

- Сумленое. Горемычный ты, сынок, - грустнела мать. - Подаешься сызнова за кордон, больно много неверных людей там... Надысь сам говорил: расколошматили, а кое-кто зубы точит...

- Гляди-ка, и наша мать имеет соображения в политике, - подивился Алексей.

- А как же иначе, - поддержал Митяй. - Мы, бывалыча, в войну с Игнатом сядем за стол, над картой кумекаем... Где какие удары наши ратники наносят, соображаем... А мать рядом, чуть где зарвемся - цоп за руку, мол, погодите, сваты, не туда гнете!

- Да не о том речь повел, - перебила Аннушка. - Пакостных ненавистников много развелось... Изувечить могут, а ты ж нынче не одинокий... Дите вон малое, - уже обращаясь к сыну, скорбела мать.

- Перестань, - придержал ее речь Митяй и поглядел на сына: - Где будешь служить-то?

- Разве я не говорил? - встрепенулся Алексей. - В Германию обещают послать... Мир завоеванный надо уберечь. Для всех нас и для него вот, для мальца, - кивнул он на закутанного в одеяло и спящего ребенка, над ним склонилась, стараясь даже не дышать, Верочка.

- А погода опять подпортилась. Кабы не ливнуло, простудить недолго... Но-но, рыжая! - забеспокоился Митяй и веревочными вожжами хлестнул лошадь. Она перешла на быстрый шаг.

Встревожилась и Аннушка, поглядев на небо. Тучи толклись по горизонту, и ближе сизовато-рыхлое облако уже накрапывало дождем, а вот то, черное, глыбистое, сулящее, похоже, град, загородило полнеба, ползло, перекипало в пружинно-упругих потоках встречного ветра.

Скоро уже и грязинский элеватор давней кладки из красного кирпича показался. Блеснула сбочь дороги река Матыра, по ней пробегал ветер, вздергивая зыбь. Ветер рвал и окорачивал ближние облака. Да и черная туча, тяжело провисшая чуть ли не до земли, прошла стороной, поползла куда-то, кроя горизонт пеленой дождя. И оттуда, из-под хмари облаков, несло обжигающей стужей.

В молчании подъезжали к станции Грязи. Гнетущее молчание заняло и весь остаток времени, пока усаживались в вагон. Потом - миг, запавший в сердце как вечность, - прощание. Стукотня колес...

Мать стояла, укромно вытирая передником выплаканные сухие глаза. И чудилось матери, будто сын ее, ушедший когда-то на войну, до сей поры еще не отвоевался, и, наверное, долго придется ей ждать и мыкаться в разлуке, пока не вернется он с простреленных полей.