Василий Соколов - Избавление

Он хотел встать, тело не повиновалось, не двигались ноги, будто налили в них свинец. Мелькнуло вырванное из детства сравнение: "Как бабки, которые заливал свинцом". Алексей поглядел на солнце, чтобы определить время, - оно клонилось к западу, значит, уже вечерело. Что будет с ним, когда совсем стемнеет? Бой куда-то перенесся, похоже, успешно удалился вперед, так как стрельбы из легкого пехотного оружия уже не слышно, бьют только гаубицы, над головой пролетают с тяжелым шелестом снаряды.

Костров стонет, пытается кричать, звать на помощь, а голоса не получается. Кто поможет, и найдут ли его, чтобы подобрать?

Ночь для одиноко лежащего раненого человека жестока. Ночь в безвестности может кончиться для него медленной смертью от той же потери крови. И он силится ползти туда, к своим, на поле боя, смутно соображая, что по ночам санитары, по обыкновению, подбирают раненых. Неожиданно для самого себя почувствовал ноги, пошевелив пальцами, и обрадовался: значит, в ноги не ранен и они вовсе не раздавлены, можно двигаться. А встать не в силах, надо ползти. Увидел впереди себя кустик, протянул правую руку к веточке, ухватился, подтянул свое кажущееся слишком грузным тело. Цепко сжимая в руке пучки тонкого краснотала, сдвигался. Прополз метр, другой... Устал, тяжело дышалось. Передохнул. И вновь полз и полз. Кончились и красноталовые кусты. Но хотя и выбрался из низины, ползти стало не легче. Мешал песок, не за что было ухватиться, чтобы подтянуть тело. Наглотался песку - не продыхнуть.

Усталость, неимоверная усталость расслабила его совсем. Он прилег, и сразу навалилась, сдавливая, дрема...

Под утро услышал близкое тарахтение моторов, разжал веки, увидел проходящие по наезженной колее один танк, другой. Узнал по башням, что танки свои, приподнял руку, пытался кричать - голоса не было. И танки проследовали дальше. И опять стало тихо. Эта тишина поначалу испугала, но и успокоила: раз ушли танки вперед, значит, он на отвоеванной земле, и ему теперь не страшно.

А все же... Все же не понять, где он и что с ним будет? Опять стало темно. Это ему показалось - галлюцинация. Просто от света танковых фар померещилось, что уже утро. И может, танки не свои - чужие. Тишина глохнет, и темень как в мертвецкой. Через какое-то время Костров услышал шорох, до того явственный и близкий, что невольно обдало тело жаром. От озноба вздрогнул, мелкая нервная дрожь не прекращалась. Произвольно, сам того не замечая, потянулся за перочинным ножом. Другого оружия не было при нем. Можно и ножом прикончить себя. Да это же ветер колыхнул сухую траву! От того и шорох. Нет, вовсе не от ветра. Предельно напрягся, будто врастая в землю, ждал. Кто-то идет. Шаги слышны. Все ближе. Нож в руке... Попробуйте подойдите... Не дамся в руки. Не ждите. Костров не годится для плена. Не возьмете... Погоди, да это же говор русский. Кто может быть? Кто?

Между тем голос слышался крепкий, совсем здоровый.

- Парадоксы случаются на войне, - говорил один. - Мы штрафников на самое опасное, гибельное место посылали... И атака их была вспомогательная, ложная. Проще говоря, на погибель их слали, а они, вишь... Сумели помочь прорвать оборону... И вон куда махнули! - доносилось до Кострова.

Этот голос проплыл мимо и начал удаляться, будто тонул в вязкости предрассветного воздуха.

Кострову ничего не оставалось, как крикнуть. Напрягая дыхание, он подал невнятный зов о помощи. То были не слова и не крик, а стон. Хриплый, будто исторгнутый из земли.

- Слушай, кто-то лежит. Притворился, - и произнесший эти слова, засветив жужжащим фонариком, грозно добавил: - Кто тут?

- Я... Это я... По-омо-гии-те... - слабо, на потере голоса, промолвил Костров и приподнялся на локте, точно просовывая в темноту голову.

Человек склонился над ним - огромный и неуклюжий, будто запахивая и совсем прикрывая шинелью. Не дотронулся рукою, только сказал своему напарнику, что лежит какой-то раненый и надо, мол, позвать санитара, чтобы подобрал и свез в медсанбат.

- Товарищ генерал... - позвал другой, ушедший вперед, и Кострову послышалось, что это голос Завьялова. - Генерал Ломов, где вы? Вон немецкий танк, почти исправный... Да чего вы там? Раненых на поле много, подберут без нас...

Ломов переступил через лежащего и зашагал.

У Кострова будто оборвалось сердце. Он рухнул наземь, зарылся лицом в песок. Лежал, терзаемый обидой, гневом и своей беспомощностью. Лежал терпеливо, уже не прося о помощи, и никого не звал. Холодел, стыл, мерз телом и духом, скорее, от нервного потрясения и одиночества на поле минувшего боя.