Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания

О чем подумалось? Во-первых: да это санаторий! Так жить можно. Мне давно не приходилось находиться в таких хороших условиях. А во-вторых, я с большим удовлетворением отметил тот факт, что камера заставлена предметами — стол, кровать, табурет, раковина, унитаз — можно сказать, не разбежишься. Вот в этом и все дело. В такой камере бить наотмашь не смогут: если размахнешься, то обязательно куда-нибудь кулаком трахнешь, а вокруг все из стали. Бить можно только прицельным ударом, но для этого нужны профессионалы, а их не так много. Это меня порадовало и немного успокоило.

Кормили сносно: утром — эрзац-кофе, в обед крошечная порция баланды в алюминиевой мисочке, называвшейся «манашкой», и пара ложек второго. На ужин — опять кофе, но уже с кусочком хлеба. Голода я пока не испытывал, так как за время работы в Целлерндорфе отъедался впрок, предчувствуя, что крестьянская еда продлится недолго.

Но самые важные открытия ожидали меня впереди. Оказалось, что мой надзиратель, старик-чех, в Первую мировую войну находился несколько лет в русском плену где-то в Сибири. Он привез домой самые теплые воспоминания о широкой душе братского славянского народа. Как он меня выручал впоследствии, как старался облегчить мою участь, зная, чем это грозило ему! Он нашел в себе мужество каждое утро через окошечко в двери буквально на пару минут совать мне одну из двух утренних венских газет: либо «Народный обозреватель», либо «Венские новости», а то и обе сразу. Мне нужна была только сводка Верховного главнокомандования германской армии (Oberwehrmachtskommandobericht), которую я читал между строк, что вряд ли получалось у тех достопочтенных граждан, для которых эти газеты предназначались. О большем я не мог и мечтать в условиях тюрьмы гестапо.

Ежедневно по утрам мы совершали прогулку по тюремному двору. Точно так, как это показывают в кино. Арестанты ходили друг за другом на расстоянии 6–8 шагов, держа руки за спиной, молча, под охраной и тщательным наблюдением, исключавшим любые контакты. Прогулка вносила не только разнообразие в наше тюремное бытие, но и приносила «материальные блага». В то время, по моим наблюдениям, я был единственным русским в тюрьме, да еще и в советской военной форме. С прогулки мы обычно возвращались тюремными коридорами, где вдоль стен на полусидели арестанты из числа тех, кому срок определен. Они чистили лук, по-видимому, для кухни тюремного персонала, так как в нашем меню лук себя не обнаруживал. Когда я проходил мимо них, они торопливо совали мне на ходу луковицы покрупнее в оба кармана шинели. Национальность этих людей мне не известна, но это были братья по классу…

Луку я нашел оригинальное применение. Утренний эрзац-кофе был без хлеба — не наешься. Стал крошить луковицы в горячий кофе, и это становилось пищей, а не только питьем. Я уверен, что за время пребывания в тюрьме Цнайма, а это около месяца — с января по февраль 1943 года — лук здорово поддержал мои силы.

Время в камере проходило в утомительной монотонной ходьбе от двери до окошка, из угла в угол — часами. Так было надо, чтобы не одеревенели мышцы, поскольку короткая прогулка приносила мало пользы. Ходил и ходил весь день, обдумывая, что можно предпринять для изменения своего положения, но ничего путного не находил. Приходилось только ждать этих изменений, и они вскоре наступили.

Буквально на третий день утром прозвучала команда:

— Lewtschenko, Mantel anziehen! [43] «Левченко, в шинели на выход!» ( нем. )

На той же автомашине привезли в знакомое здание гестапо. Допрос проводился на втором этаже в уютной комнате, обставленной не казенной, а домашней мебелью. Комната квадратная. Окна с решетками. Посреди комнаты — продолговатый стол, за которым сидели двое сотрудников. Они, понятно, будут «работать» со мной. Про себя я их окрестил: «тонкий» и «толстый». Оба в гражданских пиджаках, но бриджи и сапоги — военного покроя.

Меня посадили напротив, предварительно застраховавшись от случайностей: руки в запястье прихватили металлической цепочкой с небольшим замком. Такие мне приходилось видеть до войны в Ленинграде — их применяли для сохранности велосипедов, оставленных возле магазина. Меня это нисколько не удивило, показалось вполне нормальным.

Забегая вперед, скажу, что такие допросы стали регулярными: они проводились с немецкой пунктуальностью каждые вторник, четверг и субботу. Остальные дни проходили в камере. Серьезных обвинений против меня не было — все по мелочи. Но свой хлеб гестаповцам надо отрабатывать, и они вынуждены были делать из мухи слона. Мы же, грешные, с первых дней плена научились «ваньку валять». При этом очень важно было не перестараться. Если «перегнешь палку» и противная сторона инстинктивно почувствует малейшую издёвку над собой, тогда несдобровать — «пиши пропало!» Такие случаи имели место. И ни в коем случае нельзя улыбнуться над собственным ответом, не дай бог! А «досье» на меня исчерпывающее — канцелярии лагерей работали добросовестно.