Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания

«Нет, это не новенький. А сидит со своим конвоиром спокойно, в окно посматривает, словно на пикник едет. Может, сам сдался?» Немногие из пассажиров знали о том, что кто хотел, сдался в плен еще в 1941 году. Например, молодые ребята со львовщины, которых Сталин сделал советскими в сентябре 1939 года и впервые призвал в Красную армию осенью 1940 года. С началом войны большинство из них добровольно сдавались в плен: они не собирались воевать за обретенную родину и не скрывали этого.

«Да, как же мы не заметили главного — штык-то у конвоира примкнут! О, значит это арестованный?» Ближние пассажиры сразу почувствовали себя неуютно. «Но почему они с конвоиром так дружно сидят рядом, как хорошие приятели, только оба помалкивают, но видно, что у них полное взаимопонимание? Да, непонятно. А лучше и не соваться, мало ли что может случиться? Скорей бы они сошли».

Так или при мерно так рассуждали пассажиры. Обыватели вообще народ любопытный, но только ни вопросов не зададут, ни выводами не поделятся, все молча: откуда знаешь, что в мыслях у соседа по купе? Идет война. Доверять нельзя никому. Кругом на стенах домов надписи метровыми буквами: «Тс-тс! Враг подслушивает и подсматривает! Будьте бдительны!» Обстановка в Германии и особенно в оккупированных ею странах — Австрии и Чехословакии — была весьма схожа с нашей времен тридцатых годов. Потерять свободу в результате проявления соседом «патриотизма» ничего не стоило. В этом мне еще предстояло убедиться.

Так что лучше помолчать. Кстати, о молчании. За всю дорогу мы с конвоиром действительно представляли странную пару. Оба молчали, каждый думал о своем, никакой враждебности не проявляли. Я сидел спокойно, и чуть ли не с любовью поглядывал на ефрейтора, несмотря на примкнутый штык. Но было видно, что конвоир находится в состоянии большого внутреннего напряжения. Он боялся, чтобы я не выкинул чего-либо, и хотел только одного — благополучно довезти меня до места назначения. До ареста отношения у меня с ефрейтором были хорошие. Хозяева мной были довольны, я работал как вол, не перечил, конфликтов ни с кем не имел. Он искренне где-то в глубине души жалел меня, зная, куда направляемся. Ефрейтор с удовольствием поболтал бы со мной напоследок, но он старый служака: попробуй, поболтай! Он мог себе позволить на людях только одернуть, наорать на меня, но для этого не было повода, дай не тот он был человек. Зато он прекрасно знал свою страну и свой народ. Любой из пассажиров мог оказаться тайным осведомителем спецслужб рейха, и тогда прощай спокойная служба в тылу: «Тебе хочется поболтать с врагом? Мы предоставим тебе такую возможность, но только на Восточном фронте и только через прорезь прицела!» А кому этого хочется? И ефрейтор молчал…

По солнцу я видел, что мы едем на север, но не слишком задумывался над тем, куда везут. Да и не первый это был арест. В двадцать лет всегда приятна перемена мест, какие-то изменения в твоем положении — чаще пребываешь оптимистом, нежели пессимистом. Так свойственно молодости. Но ничего хорошего я не ждал и только жалел, что так внезапно оборвалась связь с Ильюшей Фрунжиевым, и он теперь не сможет навестить меня с Мишей Петровым, как они собирались, и не придется втроем бежать весной. Но куда? По территории Австрии, Венгрии и Чехословакии передвигаться и скрываться нашему брату почти невозможно, за исключением случаев использования товарных составов, но это надо еще суметь: не многим из наших это удавалось…

Путь оказался недолгим. Вот и приехали. Вышли. Тонкий слой снега искрился на солнце. Посмотрел по сторонам: провинциальный городок, ухоженный, зеленый, красивый, каких много в Центральной Европе. До и после войны — это Зноймо (немцы окрестили его Цнайм). Он находится в Южной Моравии недалеко от австрийской границы — на север от нее — и в 50 километрах юго-западнее города Брно. Мы пересекли чехословацко-австрийскую границу. Надо сказать, что границы в оккупированной Гитлером Европе являлись понятием символическим: по одну сторону — немцы, по другую — немцы, и везде они чувствуют себя как дома и безнаказанно по отношению к местным жителям.

Итак, я впервые стоял на земле многострадальной Чехословакии — жертвы мюнхенского сговора.

Когда шли по городу, конвоир подтянулся, принял театрально-воинственную позу. Знает службу старый солдат — столько глаз вокруг! Не дай бог, кому-то покажется, что он недостаточно грозен для арестанта. Я же олицетворял полное повиновение: зачем досаждать хорошему человеку?