Борис Черкун - Эдельвейсы растут на скалах

…Окончен десятый класс. Я поехал поступать в пограничное училище, Надя — в Одессу, в медицинский. Писала, что в институт не прошла, поступила в торговый техникум.

После первого курса приехал домой в отпуск. Вечером — скорей на танцы, повидаться с одноклассниками. И повидался… Там была Надя. С мужем. Мы приехали в один день.

А за неделю до отпуска получил от нее письмо. Нормальное, ласковое письмо… Пригласила меня на «дамский вальс».

— А как же письма? — спросил я.

— Мне было жалко тебя…

Вальс продолжался, но я подвел Надю к мужу и ушел домой. У меня было такое состояние, будто Надя выкрала у меня хрупкое, хрустальное и хряпнула это хрустальное о бетонный пол танцплощадки. От прежнего чувства к ней не осталось ничего. Сразу. Вдруг. Только пустота в груди, словно оттуда вынули что-то, а свободное пространство забыли заполнить, Надя для меня стала чужой. Более чужой, чем просто незнакомые люди.

Сейчас, с расстояния пяти лет, я понимаю, что наша с Надей история не уникальна. Но если она происходит именно с тобой, то оставляет в душе след.

Вот и тогда, на зеленом плоту посреди реки, я слушал Дину и не мог не сравнивать ее с Надей. Как странно: учились две девчушки в одном классе, их воспитывали одни и те же педагоги, а они оказались такими непохожими… В мой язык вселился бес, я дразнил Дину, скептически отзывался о ее романтических планах, но мне очень хотелось — мне нужно было! — чтобы Дина не сдавалась. И она не сдавалась! Щеки ее раскраснелись, прищуренные глаза готовы были испепелить меня, в ответ она палила по-детски задиристыми доводами.

— Макар, да ты нахал! — спохватилась она наконец. — А сам-то ты почему…

— Я — мужчина. А удел женщины — мед, пед или…

— Я сейчас тебя побью! — И крепкие кулачки Дины забарабанили по моей спине. Я дернул ее за косы, она вцепилась в мою шевелюру, и между нами началась борьба. Куга под нами расползлась — пронзительный Динин визг полетел, перекатываясь, над величаво-сонным покоем плеса, — и мы очутились в воде, хохоча, как оглашенные.

С реки ушли, когда село солнце. Пастух уже пригнал стадо, коровы разбрелись по селу. Черный бугай с кольцом в носу остановился у штакетника и, басисто ревя, рыл копытом, вырывая с корнем траву и бросая ее высоко вверх. Вокруг бугая — облако пыли. Девочка лет двенадцати медленно ехала на велосипеде, правя одной рукой, и погоняла хворостиной рыжую однорогую корову.

Мы пошли по домам. Договорились увидеться на танцах…

…Сейчас даже смешно вспоминать. В наших отношениях было еще так много детства, школярства. Уже не дети, но еще и не взрослые… А вообще-то этот, инфантильный, что ли, тон наших отношений исходил от Дины. Когда встретил Аленушку, мне было всего восемнадцать, но с нею было совсем по-другому…

Вспомнил Аленушку — и сразу светлей стало на душе.

После истории с Надей Топорковой я стал даже немного циником. На какую ни посмотрю, невольно думаю: «И ты, наверно, такая же…» Так продолжалось, пока не встретил Аленушку. Она помогла мне увидеть, что не все — Нади…

…Был декабрь. Я бесцельно бродил по вечерней Алма-Ате. До конца увольнения оставалось еще часа три. Весь день моросил дождь, даже снежок пролетал, а к вечеру с неба сеять перестало, но было пасмурно. На мокром асфальте отражались огни фонарей, светящихся окон, фар автомобилей. На тротуарах — редкие прохожие. Остановился трамвай, из него вышло несколько человек. Последней показалась женщина со спящим ребенком на руках и с чемоданом, ей подали еще большую дорожную сумку. Женщина стояла в растерянности, не зная, как ей быть. Я подошел:

— Давайте помогу.

Она облегченно вздохнула:

— Вот спасибо… Здесь не очень далеко.

Она была такая молоденькая, совсем еще девчушка. Хрупкая, беспомощная какая-то…

Вошли в подъезд, поднялись на третий этаж. Женщина остановилась у одной из дверей, но сразу позвонить не решалась. Она почему-то очень волновалась. Даже как будто боялась. Оглянулась на меня, словно искала поддержки. Наконец, тяжело вздохнув, нерешительно нажала кнопку звонка. Кто-то в шлепанцах подошел к двери, щелкнул замок, дверь медленно отворилась. На пороге стояла пожилая женщина с широким неулыбчивым лицом, в просторном цветастом платье, она сразу нахмурила брови и вместо приветствия сказала язвительно-сурово:

— Явилась, — медленно окинула гостью сердитым взглядом, повелительно кивнула: — Заходи.

Женщина с ребенком вошла. Я — за нею.

— Ну, здравствуй, — все так же неласково сказала хозяйка.