Борис Черкун - Эдельвейсы растут на скалах

Потрескавшиеся Витины губы скривились в жалкую, счастливую улыбку, взгляд сразу стал осмысленней.

— Утка нужна? — спросил Боровиков.

— Дай…

Боровиков достал из-под койки стеклянный сосуд, сунул его Вите под одеяло.

Пришла Алла Израилевна. Я удивился, как она могла доверить больного этому мальчишке.

Врач заметила недоумение на моем лице, сказала:

— Боровичок у нас опытный, сам прошел через это. И он лучше нас знает, что нужно такому. — Она кивнула в сторону Медынцева. — Больной больному доверяет больше. Если я скажу: «Дыши глубже, а то пневмонию наживешь», он еще подумает, дышать или не дышать: может, врач только пугает пневмонией. А больного — послушается.

Боровичок, довольный похвалой, скорчил рожицу и двинул ушами.

— Давай утку, — сказал он Медынцеву.

От смущения на серых Витиных щеках проступил румянец.

— Стесняться будешь, когда выйдешь отсюда, — продолжал Володя наставительно, как старичок. — За мной больные так же ухаживали. Давай утку!

Витя подал.

— Молодец! — Володя поднял сосуд, чтобы Алла Израилевна видела. — Витька, у тебя, значит, все в порядке! Ты миллион выиграл! — сказал Боровиков и унес утку.

Вернулся вместе с высоким врачом. Лицо у того озабоченное, с тонкими поджатыми губами. На лбу двумя шишками бугрились надбровья. Врач подошел к Вите, достал из-под одеяла его руку, стал считать пульс.

— Это Арианчик. Хирург. Кандидат наук. Он и меня оперировал, — тихо говорил Володя. — Во мужик! — показал он большой палец.

Так я впервые увидел Ариана Павловича. Кладя руку больного снова под одеяло, хирург сказал Боровикову, не поворачивая головы:

— А ты, оказывается, у нас подхалим.

Боровиков состроил рожицу, двинул ушами и показал спине хирурга язык.

— Ариан Павлович, а он вам язык показал, — как первоклашка, наябедничала Алла Израилевна.

Я прыснул со смеху. Медынцев тоже улыбнулся потрескавшимися губами.

— Я когда-нибудь отрежу ему язык, — сказал Ариан Павлович и погрозил пальцем.

Теперь послеоперационная представлялась мне не такой уж и страшной. Исчезло и неприятное ощущение, что над Медынцевым совершено насилие. Пройдет немного времени, и он похудеет, станет таким же веселым, как Боровичок… К Алле Израилевне, к Ариану Павловичу я почувствовал большое доверие, с каждой минутой они становились для меня все симпатичней. Доверие у меня появилось и к операции, которая, видимо, неизбежна…

Медынцев часто впадал в забытье, врачи почти не отходили от него, то и дело измеряли давление, считали пульс. Несколько раз приходила сестра и делала Вите уколы. Забегали больные, спрашивали, как он себя чувствует. Им отвечал Боровиков.

В палате стало темнеть. Ариан Павлович включил ночное освещение — лампочку под желтым плафоном. В домах на противоположной стороне улицы тоже зажигались огни.

— Ну, братцы-кролики, благодарим вас за неоценимую помощь, а теперь… — Алла Израилевна дала Боровичку ласковый подзатыльник, — марш на ужин.

Когда отошли от палаты, Володя сказал:

— Эта ночь Витьке до-олгой покажется. Ариан и Алла Израилевна тут будут ночевать. А живут они здесь. — Володя подошел к окну и указал пальцем на пятиэтажный дом рядом с институтом. — Ни один врач не сидит возле больного, как Ариан Павлович. Когда тяжелый случай, бывает, по трое суток домой не показывается. Ночью у больного, а днем, как всегда, работает. Двужильный какой-то.

— А как жена его на это смотрит?

— Кто их знает. Жена у него тоже врач. Может, такая же шальная…

И вот меня самого переводят в хирургическое отделение. Если все будет хорошо, выпишут месяца через полтора… Неужели похудею, как Володя? Приеду домой — и никто не узнает! Сергейка подрастет, купим мотоцикл, палатку, будем ездить с ним за грибами, на рыбалку. Зимой — на лыжах… Как здорово будет! Рюкзак за плечи — и пошел!..

Наступил понедельник. О предстоящем почти не думается, а если и думается, то мельком. Все мои мысли в прошлом и будущем: там — жизнь. И думается почему-то о самом будничном, чему раньше, кажется, и значения никакого не придавал. А сейчас готов на все, только бы вернуть ту «серую» будничность, которой так недостает…

Кажется, совсем недавно сменил вылинявшие курсантские погоны на новенькие, горящие золотом, лейтенантские, приехал к родителям в гости. На дворе небывалая для последних дней августа жара. Я иду на речку. И вдруг:

— Макар, ты куда это разогнался?

Знакомый голос… Оглянулся — Дина, одноклассница. Она всплеснула руками: