Камен Калчев - Димитров

За дверью послышался шорох. Дети и мать вздрогнули, прислушались. Щелкнул затвор, и в дом ввалился отец. Он был неузнаваем, еле переводил дух, плечи и шапка засыпаны снегом, лицо посинело от холода.

— Быстро собирайтесь! — крикнул он и бросился к шкафу. Жена и дети глядели удивленно. Он вытащил из шкафа старый турецкий пистолет, засунул его за пояс и снова крикнул: — Чего стоите? Разве не знаете, что идет турецкий карательный отряд?! Поколют нас, как ягнят!.. Бегите!..

Дети и мать бросились одеваться. Пока надевали они свои кожушки, отец уже набросил на плечи тяжелый ямурлук — шерстяную домотканую бурку — и ждал у двери.

— Парашкева! — крикнул он нетерпеливо.

— Я здесь, отец, — откликнулась низенькая пятнадцатилетняя девушка.

— Держи этот мешочек и помни, что в нем порох… Слышишь?

— Слышу.

Отец сунул в руки девушки мешочек, но, увидев, что она держит еще что-то, спросил строго:

— Что это еще у тебя в узелке?

— Баница, — робко ответила девушка, — нечего ее оставлять туркам.

— Это ты хорошо придумала. Но возьми и порох. Ну, а теперь пошли, быстренько!

Заботливо закрыв двери и окна, полагая, что через несколько дней они вновь вернутся, хозяева покинули дом.

Ветер со всех сторон набрасывался на покинутый домишко, засыпал его снегом, яростно стучал в закрытые ставни.

В ту ночь в Банскую околию нахлынул турецкий отряд из города Неврокопа. Болгары бежали в ближайший лес. Было холодно, люди копали землянки, жгли костры.

На второй день вьюга стихла, пригрело солнце. Опасливо выбирались болгары из землянок и смотрели в сторону села Голиина баня.

— Неужели не прекратилась резня? — спросила мать.

— Ежели подожгут село, — ответил задумчиво отец, — тогда возврата нет.

Так и случилось. На четвертый день над селом взвился густой дым, заполыхало пламя. То горела болгарская часть села Голиина баня. Произошло это зимой 1878 года.

— Возврата нет!

Женщины и дети в последний раз глядели на дымившуюся Банскую долину, прощались с родным краем.

В те морозные, февральские дни со всех концов порабощенной Македонии уходил гонимый народ, а за спиной его дымились горевшие села.

Парашкева бережно хранила мешочек под своим кожушком, чтобы не намок порох. Но за весь путь отец ни разу не выстрелил. Он был измучен и задумчив. Куда деться с шестью детишками и женой? Как их прокормить?..

Много беженцев погибло в пути: одни умерли от холода и голода, другие от болезней. Погибших оставляли в лесах, среди глубоких снежных сугробов, без погребения: не было ни времени, ни сил. Живые шли, оплакивая павших и борясь за свою жизнь.

Семья красильщика выдержала: осилила холод и вьюги. Правда, дети простудились, но это было ничто в сравнении с тем, что постигло других.

Добрались до Джумаи. Прожили здесь зиму, поголодали. А когда приблизилась весна, мать и дети задумались о возвращении. Но отец сказал:

— Если и вернемся, то через год вновь придется бежать. Лучше двигаться дальше.

И они пошли дальше.

Было уже тепло и весело. Вдоль дороги цвели черешни, зеленели луга, жужжали пчелы, над цветами кружились пестрые бабочки.

Весна пришла.

Беженцы брели от села к селу, останавливались то там, то тут, чтобы передохнуть да отряхнуть пыль с одежды, — и опять в дорогу. С ними шел худой и кроткий осленок, на спине его громоздились хозяйская одежда, мешок с хлебом, а еще выше, на деревянном седле, восседала привязанная за ногу курица. Люди выходили из селения поглядеть на беженцев. Дети, показывая на них пальцами, кричали матерям:

— Мама, мама! Цыганы!

— Какие они, белые? — шутили матери.

— Белые…

Крестьяне жалели беженцев, давали им хлеб и бузу, чтобы подкрепили они свои силы. В селе Дикани беглецам насыпали в мешки орехи, яблоки, оделили их кутьей. Парашкеве это понравилось, и она попросила отца остаться здесь. Но тот ответил:

— Не думаешь ли ты, что тут всегда будут давать кутью да орехи? Сегодня родительская суббота, поминовение усопших…

Беженцы шли все дальше и дальше, пока не добрались до села Ковачевци, что неподалеку от города Радомира.

— Здесь остановимся, — сказал отец.

Разгрузили осленка на голой поляне, разложили костер и первую ночь спали под открытым небом. Утром отец ушел в село и пропадал там несколько часов, а вернувшись, сказал:

— Нашел работу — стану чесальщиком. Буду чесать шерсть и вату. Не останемся голодными… — Поглядел на детей, подумал и добавил: — Надо и вам закатать рукава.