Игорь Изборцев - Люди в облаках

Мишаня не ответил, он, со смесью ужаса и восторга, смотрел на возделанную ими накануне грядку, там метра на полтора поднялся от земли густо покрытый листвой куст, плодов и ягод на нем, правда, не обнаруживалось.

– Ветерок сегодня, не находишь? – вздохнув, сказал Макар Иванович, – А всхожесть, однако, плохая, и урожайность ноль.

– А это-о кто-о? – растягивая слоги, шепотом спросил Мишаня, указывая на место, где вчера была закопана его рогатка.

– Не кто, а что, – поправил Макар Иванович, – это саксаул, древесное растение семейства Амарантовых, произрастает в пустынях и служит кормом верблюдам и курдючным овцам.

– А где моя рогатка?

– Ну, это ж… – Макар Иванович пожал плечами и вскинул руки к небу, – …Где? Скрылась в неведомых глубинах и, так сказать, послужила основой… Впрочем, о чем это я? Неужели живой саксаул хуже неживой рогатки?

– Не хуже, – согласился Мишаня и, указав на зеленеющий куст, спросил: – а этот из какой бутылки вырос, из водочной или винной?

– Об этом спросишь у деда Пахома, пусть сделает запрос в академию наук, ему ответят, он Перекоп брал. Да, и давай без официальщины, мы уж три дня знакомы, ты меня называй дядя Макар, а я уж тебя, по свойски, Мишаня. Не возражаешь?

Мишаня согласно кивнул и, недолго помолчав, спросил:

– Дядя Макар, а ты почему любишь водку?

– А ты? – Макар Иванович искоса взглянул на мальчика.

– А я ее вовсе не люблю, я даже ее не пробовал.

– Вот и я тоже. – Макар Иванович взлохматил свою русоволосую шевелюру. – У меня есть предложение: давай, когда ты вырастишь, вместе ее попробуем, а потом выплюнем то, что попробовали и навсегда закроем эту тему. Идет?

– Идет. Ох, – вдруг вспомнил Мишаня, – мне мама поручила от Саньки Непушкина долг получить, трешку. Только он не отдаст, он жадный, как царь Кощей.

– Ну не наговаривай же на людей! – Макар Иванович прижал подбородок к груди и исподлобья взглянул на Мишаню, – твой Александр Непушкин еще вчера занес мне три рубля, сильно извинялся, просил тебя не держать зла. В доме на обеденном столе лежат, потом заберешь.

– Это как же? – удивленно спросил Мишаня. – Так сам и отдал?

– А как же иначе, не я же его просил? У меня, кстати, в Нижнем тоже дружок был – Леха Негорький, большой любитель занимать. То рубль в долг возьмет, то трешку, а то и пятерку. Отдавал, правда. Не сразу, но, отдавал. Хотя… – Макар Иванович почесал затылок, – трешку, все-таки зажилил. Занял перед отъездом на Капри и всё – пишите письма! А ведь говорил: рожденный ползать летать не может! А сам взял и упорхнул. Вот как, бывает, брат Мишаня! А пойдем-ка чайку попьем? За это время, глядишь, и урожай наш созреет, да и ветер утихнет.

В доме у Макара Ивановича было увлекательнее и красивее, чем в школьном музее и даже в учительской. В обширных сенях, застланных домоткаными половиками, стояли два старинных, окованных железом, сундука, на стене над ними висели огромный топор, двуручная пила, деревянное корытце и две пары лаптей. У другой стены, украшенной пучками луговых трав, растянула спину длинная лавка, заставленная глиняными горшками, плошками и чугунами.

В просторной кухне, выдержанной в светлых тонах, вдоль стен расположились широкие тумбочки с выдвижными ящиками, над ними висели застекленные полки с посудой. На одной из тумбочек был выставлен роскошный столовый сервиз. Чего только не было в этом почтенном фарфоровом семействе? Дородная, как купчиха, супница, в украшенном крупными цветами сарафане, степенные, как замужние дамы, тарелки для супа, легкомысленные, словно дочки на выданье, блюдца для закусок, основательные, как помощники приказчика, блюда для говядины и свинины, свояченица-салатница и юная поросль из солонки, перечницы и соусника.

А чего стоила великолепная старинная икона, одетая в сверкающую золотом ризу, на полке в углу? Мишаня видел такие, когда был с матерью в Троицком Соборе…

Светлый обеденный стол, поражающий воображение массивностью и резными грушеобразными ножками, был пуст, если не считать лежащей на самом его краешке трехрублевки.

– Да уж, – пожал плечами Макар Иванович, – купюры мы нынче делать разучились. То ли дело николаевская катенька или, хотя бы, пятирублевка? А тут, ни кожи, ни рожи. Но, бери, какая уж есть!

Мишаня сунул трешку в карман, и пока Макар Иванович готовил чай, заглянул в соседнюю комнату, которую сам хозяин представил ему, как спальню-кабинет.

– У-у-х! – только и смог воскликнуть Мишаня.

Была б его воля, он вообще бы из никогда этой комнаты не выходил. Потому, что… Потому, что здесь были собраны несметные сокровища, о которых любой мальчишка мог только мечтать… На письменном столе стоял большущий корабль под белыми парусами, с пушками, спасательными шлюпками и тысячей всяких мелочей, присутствующих на всяком, уважающем себя, паруснике. Рядом лежала подзорная труба. На стене красовалась пиратская шпага с широким эфесом и старинный кремневый пистолет. У окна, утвержденный на треноге, сверкал на солнце никелированными боками настоящий телескоп. А чего стоила прячущаяся в тени за шкафом странное копье с полукруглым лезвием топора сбоку от острия? Или кривая сабля, лежащая на узкой, по спартански заправленной, кровати? А коллекция машинок разных стран, выстроенная рядами на журнальном столике?