Амос Оз - Сумхи

Вот.

И я сам, когда было мне около одиннадцати лет и двух месяцев, менялся четыре или пять раз на день. И рассказ мой можно начать с дяди Цемаха, а можно и с Эсти.

Я начну с Эсти.

Здесь откроются некоторые вещи, хранившиеся до сих пор в строжайшей тайне. Речь пойдет о любви и других чувствах.

У нас на улице Зхария жила девочка по имени Эсти. Я любил ее. Утром, за завтраком, с куском хлеба во рту, я, бывало, шептал про себя: «Эсти». И отец сердился:

— Нельзя жевать с открытым ртом. А вечером про меня говорили:

— Этот ненормальный снова заперся в ванной и часами играет с водой.

Но я вовсе не играл с водой, я наполнял раковину до краев и пальцем писал на воде ее имя, как бы скользя по волнам. Иногда по ночам мне снилось, что, столкнувшись со мной на улице, Эсти вдруг указывает на меня пальцем и кричит: "Вор! Вор!". Я в испуге пускаюсь бежать, а она гонится за мной, и все остальные бросаются в погоню: Бар-Кохба Соколовский и Гоэль Гарманский, и Альдо, и Эли Вайнгартен — все бегут за мной. Мы пересекаем пустыри и дворы, минуя заборы и свалку, несемся переулками, но вот преследователи потихоньку отстают, и только Эсти без устали гонится за мной, и тогда наконец мы бежим только вдвоем и почти одновременно оказываемся в каком-то таинственном месте — то ли это дровяной склад, то ли чердак, то ли темный треугольник под лестницей в незнакомом доме. И тут вдруг сон становился таким сладким и страшным, что от великого стыда я просыпался и даже плакал — иногда. Я записал два стихотворения о любви в черной записной книжке, которая потом потерялась в роще Тель-Арза. Может, и к лучшему, что потерялась.

А Эсти, что она знала?

Эсти ничего не знала. А может, знала и удивлялась.

Например, однажды на уроке географии я поднял руку, и, когда мне позволили, решительно заявил:

— Озеро Хула называется также Сумхи.

Понятное дело, весь класс взорвался от дикого, дурацкого хохота. А ведь то, что я сказал, было правдой, так в энциклопедии написано, но наш учитель, господин Шитрит, немного растерялся и даже устроил мне гневный допрос:

— А это почему и откуда? Но класс уже озверел, и со всех сторон вопили:

— Сумхи, Сумхи, потому что Сумхи.

Господин Шитрит раздулся на глазах, побагровел и рявкнул свое обычное:

— Замри, все живое!

Через пять минут страсти улеглись, но прозвище «Сумхи» так и прилипло ко мне почти до конца восьмого класса. Все это я рассказал просто так, лишь для того, чтобы отметить одну важную вещь, — в конце этого урока Эсти прислала мне записку:

"Псих ненормальный, ну зачем тебе всегда надо наживать неприятности? Прекрати!"

А в самом низу записки буквами помельче было приписано: "Ну, ничего. Э."

… Эсти, что же она знала?

Эсти ничего не знала, а, быть может, знала и удивлялась. Мне никогда не приходило в голову тайком сунуть в ее ранец любовное письмо, как сделал Эли Вайнгартен, когда он влюбился в Нурит, или послать к Эсти «сваху», девочку по имени Раанана, которую Тарзан Бамбергер послал к той же Нурит.

Наоборот, я при всяком удобном случае дергал Эсти за косы, а ее чудесный белый свитер, который она надевала весной, я без конца приклеивал жевательной резинкой к стулу.

Собственно говоря, почему?

А так. Почему бы и нет? Чтоб знала.

Случалось, что я чуть ли не изо всей силы заламывал за спину ее тонкие руки, так что она начинала ругаться и царапаться, но никогда не просила пощады! Хуже того: это я придумал для нее прозвище "Клементайн" [1] Сумхи отлично знает, как обидно для Эсти английское прозвище, ведь описанное в повести время — это годы так называемого британского мандата (1920–1948). Палестина (Эрец-Исраэль) управлялась английской администрацией, многие действия которой были направлены против интересов еврейского населения (ишува). Тогда существовало еврейское подполье, боровшееся с англичанами, хотя отношение к нему в ишуве было очень противоречивым. «Разногласия» между Сумхи и инженером Инбаром (см. Главу шестую) связаны именно с этим. (звучала в те дни в Иерусалиме такая песенка; ее пели английские солдаты из лагеря «Шнеллер»: "О, май дарлинг, о, май дарлинг, о, май дарлинг Клементайн"), и девчонки из нашего класса подхватили это прозвище с восторгом, и даже спустя полгода, когда уже все переменилось, в Ханукку, еще называли у нас Эсти именем “Тина", которое образовалось от слова «Клементина» — от моего английского прозвища "Клементайн".

А Эсти?