Александр Кононов - У железного ручья (Повесть о верном сердце - 1)

- Вот чудак, во что уперся! Что ж им, француженок нанимать? Француженки повывелись.

- Француженки вывелись - немки завелись.

Отец зевнул:

- Скучный твой разговор сегодня, друг!

- Погоди, - заторопился учитель. - Я вот что хочу сказать: Дамберг этот ездит все поближе к Двинской крепости.

- Ну, ты не обессудь - не туда загнул: немцы у нас самые верноподданные слуги царю.

- Да они-то верноподданные... - начал было учитель.

Но мать уже внесла в горницу самовар и, вслушавшись, на ходу закричала на отца:

- Не нашего это ума дело!

И стала заправлять лампу-молнию - гордость семьи. В комнате едко запахло керосином, тусклый свет лег на бревенчатые темные стены, единственным украшением которых была книжная полка отца да рядом с ней отрывной календарь с картинкой: три богатыря на конях, у главного богатыря - борода во всю грудь, как у отца.

Бабка принесла Грише печеной картошки, которую он любил больше всякой другой еды. Потом стали пить чай с сахаром, и бабка ушла к себе в чуланчик. Там она принялась шептать и вздыхать - молилась. Грише стало жалко ее: зачем она одна. Он тоже пошел в чулан и лег на сундуке, поближе к бабке. И нечаянно заснул.

3

Утром Гриша проснулся раздетый в кровати.

Окно в сад было раскрыто, и по всему саду разносился яростный голос Перфильевны:

- Знаю, зна-а-ю! Я все-о знаю, Иванушка, от меня не укроешься!

- Ну и добро. Вот и добро! - негромко гудел спокойный отцовский бас.

Гриша, в одной рубашке, подбежал к окну, лег животом на подоконник.

Все в саду сияло под косыми лучами солнца: сверкала роса на траве, горели многоцветными огоньками капли на кустах малины, смородины.

Перфильевна и Гришин отец стояли у старой дуплистой груши - стояли не рядом, а так сажени на две друг от друга, - и у помещицы уже гневно багровели щеки, насуплены были брови.

- Ты... премудрый! - кричала она. - Книжки читаешь! Какие?

- Разрешенные цензурой, - глухо проговорил отец.

- "Цен-зу-рой"! Вон какие слова знаешь. Образовался, по миру шатаясь! Ты от образованности своей и пса Собакевичем окрестил. А кто такой Собакевич? Может, это в насмешку над властью?

- Матушка, да ведь это у Гоголя...

- "У Гоголя, у Гоголя"! - перебила Перфильевна. - Загордел ты, Иван. Понимаешь о себе много - ну невыносимо глядеть!

- Ну что ж, - медленно проговорил отец, - не хотелось мне идти на посулы Тизенгаузенов, а, видно, придется... Да и жалованья они кладут на пять рублей больше.

- Врешь!

- Спроси сама, матушка.

- Врешь, никуда не уйдешь! Из-за пяти рублей ты не уйдешь, я тебя, блажного, знаю.

- Не уходил - розы не хотел разводить у барона. Дар человеку яблочко хотел пестовать.

- Я тебе простор даю. До пятнадцати десятин сад доведем!

- Ну, какой там простор!.. - Отец махнул рукой.

Перфильевна помолчала. Потом оглянулась вокруг, подошла к садовнику ближе.

- Иваныч, - сказала она совсем другим тоном, даже как будто ласково, - Иваныч, а скажи-ка, кто одолеет? Неужто мужики? Что, в книгах-то про это ничего не пишут? Говорят, всех, кто побогаче, жечь будут...

Отец усмехнулся.

Перфильевна еще ласковей проговорила:

- Мужики тебя уважают, Иванушка. Ты за меня заступись в случае чего... За что ж меня разорять? Ты заступись, поговори с мужиками, я тебе пять-то рублей прибавлю.

- Не надо мне твоих рублей, - неохотно ответил отец.

- Не хочешь денег - по-соседски постой за меня, Иванушка. Соседями росли.

- Да и выросли - опять же соседями оказались, - медленно, с такой же неохотой сказал отец.

Перфильевна заговорила еще тише:

- Что у мужиков-то наших на уме, расскажи мне про это, Иванушка, ты знаешь... Нас никто не слышит...

Но отец уже увидел в окне Гришу.

- Ан нет, слышит, - сказал он веселым голосом: - вон он, свободный житель!

Перфильевна сердито повернулась к окну, и Гриша застыдился: сполз с подоконника и поскакал на четвереньках к кровати - одеваться.

Про Перфильевну он знал решительно все. Так ему, по крайней мере, казалось.

Отец однажды сказал при нем Шпаковскому:

- Помещица, брат, у нас особенная...

И Гриша услыхал - даже не сразу поверил тому, - будто отец и Перфильевна жили соседями в одной деревне и росли вместе. Правда, это было давно, и Перфильевну тогда звали Ксюшей. Ксюша выросла и вышла замуж за невидного рыжего человечка, у которого и хорошего-то было одно: сапоги с лакированными голенищами.

- Не устояла против лаковых сапог! - с непонятной для Гриши злобой говорил отец.

Муж Ксюши в поле не работал, ездил по городам, подряды брал. А через несколько лет написал жене письмо из двух строк: